Вячеслав Марченко - Место встречи

— Товарищ мичман, вам семафор!

«От кого бы это?» — подумал дядя Миша, разбираемый уже любопытством, но еще не открывая дверь: спина все еще ныла и просила тепла.

— Как хотите, товарищ мичман, — не слишком уверенно сказал тот же голос, — а только семафор важный.

«Ну если важный», — дал волю своему любопытству дядя Миша и начал натягивать штаны.

— Ты там погоди, — сказал он нарочито сердито. — Я сейчас… Только вот застегнусь.

Он не только застегнул штаны, но и китель набросил, даже провел пятерней по волосам и, поддерживая поясницу, открыл дверь. Рассыльный вахтенного офицера молча протянул бланк семафора.

— «Скоропостижно скончался мичман Поляков», — прочел дядя Миша вслух и, ничего не поняв, спросил: — Какой мичман Поляков? — И вдруг все понял. — Михеич умер, — тихо сказал он. — Как же это так? Михеич умер… Умер Михеич.

Он закрыл перед носом рассыльного дверь, устало сутулясь, сел на койку, на день убранную как диван, бессмысленно уставился в бланк семафора, твердя про себя одни и те же слова: «Михеич умер… Умер Михеич-то. Как же это так?»

Потом до него дошел смысл и других слов, к он понял, что надо торопиться, потому что был вторник, а похороны назначались на четверг. Дядя Миша Крутов переодел китель, собрался уже было идти к командиру, но вернулся и переодел брюки и только тогда побрел коридором в нос.

Командир был занят — говорил по телефону со старпомом, — дядя Миша не стал ждать, хозяйски открыл дверь и, видя, но не обращая внимания на предупреждающий взгляд командира, прошел к столу и положил перед ним бланк семафора.

— Это что? — прикрыв ладонью трубку, спросил недовольно командир.

— Михеич помер… — скорбно промолвил дядя Миша Крутов, кажется только теперь окончательно поняв, что Михеич на самом деле умер. — Вот дело-то какое.

Командир сказал старпому Пологову, что перезвонит потом, положил трубку. Кивнул дяде Мише на кресло, взяв со стола бланк, пробежал по нервным, торопливым строчкам и раз и другой, хотя чего уж там было читать, когда и так все было ясно.

— Поляков — это тоже из когорты патриархов?

— Я последний остался.

— Неважное дело, Михаил Михалыч. Надо ехать.

— С тем и пришел.

— Добро. Собирайся. Через час документы будут готовы.

Дядя Миша поерзал в кресле, не зная, как приступить к весьма щекотливому делу.

— Надо бы Паленова со мной отпустить. Я так полагаю, что Паленов единственный его наследник.

— Они что — родственники?

— Не совсем родственники… А если говорить честно, то совсем не родственники. Только Михеич-то наставлял Паленова на путь праведный.

— Паленов — это уже сложнее.

— Я и говорю, что сложно это, а отпустить надо… Михеич заслужил, чтобы его хорошо проводили. Четыре календарных десятка отдал флоту — это же понимать надо. — Дядя Миша чувствовал, что он говорит совсем не то, что следовало бы говорить в подобной ситуации, но он не знал, что следует и чего не следует, и поэтому говорил что бог на душу положил. — Помоложе меня Михеич-то будет… Годки мы с ним, только я-то январский, а он — ноябрьский. Поспешил Михеич-то.

— Все там будем.

— Все — это верно, только в разное время.

— Добро, Михал Михалыч. Скажи и Паленову, пусть собирается. Дадим ему десять суток внеочередного отпуска за примерную службу. Служит-то он примерно?

— Сами же отмечали его.

— Ну да, ну да, — сказал Румянцев, подумав, что патриархи были последними представителями того мощного племени, которое пришло на флот вскоре после Цусимы, являли собою живую историю и эта история теперь уходит. Рушатся одни временные связи и создаются другие: Поляковы освобождают место Паленовым, но смогут ли Паленовы стать Поляковыми — вот в чем вопрос. — Поклонись Михеичу, сильный был мужик. Много через его руки нашего брата прошло.

— Почти все артиллерийские классы.

— Ну да, ну да…

От командира дядя Миша зашел к старшему корабельному медику Власьеву и с обидой сказал:

— Что же ты мне спирту-то пожалел? Твоей каплей-то только малому дитю в паху протереть.

— Спиртом-то младенцев не протирают — сжечь можно. Это у тебя кожа ядреная, так и тебе хватит на поясницу.

— Мне не на поясницу надо… Поясница обойдется. Мне друга требуется помянуть… Михеич помер.

— Та-ак, — сказал Власьев, отодвигаясь от стола и как будто еще глубже погружаясь в кресло. — Когда идешь-то?

— Через час, сказал командир, все будет готово.

— Через час и приходи. Потрем тебе поясницу в дорогу.

— Мне бы теперь…

— Теперь нельзя. Службу забываешь, Михайло Михайлыч.

— Тут не то что службу, а и себя забудешь.

Предстояло еще уладить дело с командиром боевой части два Кожемякиным и комдивом раз Самогорновым, потому что Паленов остался за Веригина и сразу возникал вопрос, на кого оставить башню. Башня не игрушка, ее абы на кого не бросишь, но и ехать без Паленова дядя Миша никак не мог, потому что и Михеича следовало проводить как следует, и самому пускаться одному в дорогу, когда голова пошла кругом, прямо-таки не хотелось. Но у Кожемякина с Самогорновым дело уладилось в одну минуту. Самогорнов взялся сам на это время последить за башней, тем более что башня-то до недавнего времени была в личном его подчинении. И только после того, как все решилось, дядя Миша пошел искать Паленова и нашел его в башне.

Паленов вместе со старшинами орудий проверяли масло в масленках, которых было великое множество. Паленову нравилось и то, что он знал, где находится каждая масленка, и то, что старшины охотно показывали свои заведования и, значит, были спокойны за них, и то, наконец, что он впервые ощутил себя хозяином, и это чувство грело его, делало увереннее в своих поступках и жестах.

Дядя Миша подошел ко второй башне, но залезать в нее не стал, только в открытую дверь негромко позвал:

— Слышь, парень, выйди-ка на минутку.

— Что там стряслось? — недовольно спросил Паленов.

— Беда у нас, парень.

Паленов понял, что дядя Миша пришел с плохой вестью, похолодел, не зная еще, что подумать, и больше не заставил себя ждать. Скорехонько вылез, вытирая вымазанные в масле руки ветошью.

— Беда, парень… Михеич помер.

— Как помер? — не поверил Паленов. — Я же недавно письмо от него получил.

— Писал, пока жив был, а теперь помер… Стало быть, надо ехать.

— Ехать надо, — согласился Паленов, пытаясь сообразить, что следует предпринять, чтобы отпустили дней на пять с корабля. И ничего путного придумать не мог: Михеич не приводился ему родственником, и, значит, он, Паленов, не имел никаких прав ехать хоронить его. — Конечно, надо ехать, — повторил он, сильно сомневаясь в том, что говорил.

Это сомнение дядя Миша Крутов словно бы чутьем уловил, а уловив, подумал, что Паленов не хочет ехать, и, обидясь за Михеича, закричал: