Вячеслав Марченко - Место встречи

— Вот ты, оказывается, какой, — только и сказал он.

— Такой уж я, братец Веригин. И под солдатской шинелью, как говаривал Грушницкий, кое-что бьется. Да и все мы ходим в невидимой миру оболочке, не очень-то любим пускать незваных к себе в душу. Раньше попы горазды были на это, тех пускай не пускай, они сами умели залезать, а теперь, братец, эта человеческая профессия исчезла, и люди перестали откровенничать… А потому давай-ка спать. Баю-баюшки-баю.

— Слушай, — неожиданно для себя сказал Веригин. — Ко мне невеста приезжает… — И потому, что это вышло неожиданно, но больше потому, что никакой невестой Варька еще не была, и кто мог знать, станет ли она таковой, Веригин зарделся, даже почувствовал, как загорелись мочки ушей.

Самогорнов присвистнул.

— Лихо. Нашли времечко любовь крутить. Сейчас нас начнут гонять как сидоровых коз, что в переводе на язык наших отцов-командиров означает: «отработка задачи номер такой-то применительно к боевым условиям».

Веригин это понял только теперь: и огорошенно спросил:

— А что же делать?

— То и делай. Отбей телеграмму, нарисуй что-нибудь такое-этакое впечатляющее, чтобы до времени не приезжала.

— Она же черт знает что подумает! — только что не закричал Веригин, как будто и не он утверждал, что «если любит, то поймет», и не к нему, а к Самогорнову должен кто-то приехать, и Самогорнов при этом решил играть неблагодарную роль, и тотчас, опомнясь, сообразил, что это ему, а не Самогорнову надо что-то делать, потому что Варька на самом деле может понять все превратно. — Она же на самом деле подумает, что я тут любовь кручу.

— Скажите пожалуйста, какой взрыв благородства. Ах, ах, какие мы честные, какие мы чистые, какие мы розовые и умытые. Ах, ах, любите нас… Да мало ли что она подумает!

— Ты же сам давеча уверял, что любая красивая ложь — это всего-навсего ложь.

— Не помню. Впрочем, таких слов я не мог говорить. Что-то похоже, но не совсем то. Но если даже так, то напиши, что у нас на носу артиллерийские стрельбы — слово «артиллерийские» не забудь поставить, — что стреляешь ты первым, и далее в таком же роде.

— Хочешь меня под монастырь подвести? — не веря, но в то же время и веря, спросил Веригин.

— А раз так, то слушайся старших. Старшие плохого не посоветуют. Завтра после большой приборки Першин идет на катере прямо к городским причалам. Дуй с ним и сочини цидулю, как я тебе советую: «Не приезжай до поры, до лучшего времени».

Поступать так, как советовал Самогорнов, Веригину явно не хотелось: он уже свыкся с мыслью, что Варька приедет, но и пренебрегать советом Самогорнова тоже не следовало. Начнутся учения, и тогда забудь о том, что существует берег и на том бережку ждет его Варька, одна, в чужом городе с готическими соборами, с извозчичьими колясками, на которые в ненастье надвигались кожаные, облупившиеся и порыжевшие козырьки. «Ладно, — утешил себя Веригин, — утром чего-нибудь придумаю», хотя наверняка знал, что утром он ничего не придумает, потому что надо не придумывать, а решать: или — или.

— Так сказать, чтобы прихватил тебя с собой? — имея в виду Першина, спросил Самогорнов таким тоном, словно делал великое одолжение.

— Яви милость.

— Ну и ладно, ну и добро. — Все-таки Самогорнов немного завидовал Веригину, что к тому кто-то ехал или собирался приехать, а у него едва означилось знакомство, как по милости комдива тут же и сорвалось, и теперь жди, когда-то завяжется новое, а годики бегут, двадцать пятый минул, и от этой мысли грустно стало Самогорнову. С той грустью он и заснул, но спал крепко, за всю ночь даже не повернулся на другой бок.

А Веригину снилось, что он вроде бы и не Веригин, а Остапенко, и вроде бы служит он не на крейсере, а на паруснике «Товарищ», и черт дернул его полезть на мачту и оттуда сорваться. Этот сон приходил к нему несколько раз, и едва у него из-под ног уходила опора, как что-то такое случалось, словно бы обрывалась в проекторе лента, и все повторялось. Чертовщина какая-то: срывался и не падал, а когда в последний раз все-таки полетел, кто-то схватил его за ногу, и Веригин проснулся.

«Многовато для одной ночи», — вяло, утомленный этим бесконечным сном, подумал Веригин, садясь и потирая глаза. В каюте горел свет. Самогорнова уже не было. В дверях стоял Медовиков и легонько подергивал за угол одеяла.

— Команда постирала белье, кончает завтракать. Прикажете разводить по большой приборке?

Веригин вспомнил, что на дворе суббота, и, значит, побудку сыграли на час раньше, а он бессовестно проспал, да хоть бы снилось что-то стоящее, а то ерунда какая-то, и он попенял Медовикову:

— Что же ты меня раньше не поднял?

— Я уже в третий раз прихожу, — сказал Медовиков, усмехаясь как-то странно, одним голосом. — Да вы спать горазды.

— Горазд не горазд, а порядок один для всех. Матросы, чего доброго, подумают — белоручка.

— Матросам думать некогда — они белье стирали.

Веригин проворно спрыгнул на палубу, натянул брюки, набросил рабочий кителек — неудобно все-таки перед подчиненным разгуливать в трусах и тельняшке, — провел по вихрам ладонью.

— Ветошь, соду и мыло уже получили, — глядя в сторону, чтобы не мешать одеваться Веригину, говорил Медовиков. — Сегодня в расходе никого нет. Может, пошлем прибираться в башню кроме замочных еще и наводчиков?

— Добро, — почти не вникая в смысл того, что говорил Медовиков, согласился Веригин. Впрочем, вникать особой надобности не было: Медовиков предлагал дело. — А с остальной приборкой не напортачим? Старпом сам будет принимать.

— Управимся в лучшем виде. Я объявил Остапенко наряд вне очереди.

«Опять Остапенко», — Веригин поморщился, не хотелось ему пока трогать этого матроса, но и перечить Медовикову было не с руки — только что помирились. Спросил так, чтобы только спросить:

— За что?

— Разговорчив стал. Почувствовал, что вы ему мирволите.

— Может, ограничимся выговором?

— Воля ваша, — сухо промолвил Медовиков, тем самым как бы давая понять, что Веригин может и отменить наказание, а он, Медовиков, может и смолчать, но тем не менее он все-таки считает, что мирволить никому, в том числе и Остапенко, не следует.

Веригин не прочь был бы и отменить приказание Медовикова — в конце концов всякий сверчок знай свой шесток, — но препираться каждый раз со своим старшиной огневой команды?.. И он только сказал:

— Ну ладно, наказал и наказал. Что еще?

— Пока все. Списки на увольнение подам сразу после обеда.

— Приготовь пораньше. После обеда мне надо по делам на берег отлучиться.

Дела — это Варька со своим письмом и милой, но в общем-то и не такой уж и милой, угрозой приехать. Веригин все еще решал, как лучше поступить, хотя и знал, что поступит так, как того хочется Варьке.