Вячеслав Марченко - Место встречи

— Может, я и говорю так, потому что голова кругом идет. Тут — ты, там дьявол в образе каперанга, подвалил учения…

— Хорошо, я уеду, — покорно и почти равнодушно сказала Варька.

— Варь! — Веригин даже остановился. — Что ты говоришь?! — И безжалостно подумал: «Ну и уезжай, если приспичило. Валяться в ногах не буду».

— Скажи, что мы с тобой все ссоримся? — Варька неожиданно хлюпнула носом и уткнулась лицом ему в грудь, вцепилась в борта шинели. — Это не мы, слышишь, не мы.

— А кто же тогда, если не мы? — удивился Веригин.

— Ах ты, боже мой, какой ты непутевый. Не мы и — все, а кто-то другой.

— Алевтина Павловна, да? — ерничая, спросил Веригин, хотя и понимал, что ерничать-то не надо бы, и все-таки ерничал.

— При чем тут Алевтина Павловна?! Конечно же мы, но мы — плохие, а есть еще мы — хорошие.

— В том-то и дело, что хороших нас нет, а есть только плохие.

— Андрей, что ты говоришь! Ты на что-то обиделся и теперь говоришь не ты, а твоя обида.

— Та-ак, — сказал Веригин и повторил: — Та-ак, Тогда говорили не мы хорошие, а мы плохие, теперь, выходит, заговорил не я, а моя обида, а где же я сам-то, позволь спросить? Ну где я сам-то? А по-моему, и мы плохие, и наши обиды — это все мы, а там уж какие есть — судить не нам.

— И долго мы так будем стоять? — полувопросила, полуобиделась Варька.

— Всю ночь, — сварливо проговорил Веригин, решаясь скорее поссориться, чем сдвинуться с места.

— С тобой, Веригин, на самом деле не заскучаешь. — Смеясь, Варька потянулась на цыпочках и чмокнула его в щеку. — Колючий-то ты какой, небритый…

— Вот, — торжествующе проговорил Веригин, — даже побриться забыл, а ты утверждаешь, что я голову не в состоянии потерять.

— Не знаю уж, у кого из нас не хватает времени на бритье…

Веригин не дал ей досказать, нашел ее теплые, мягкие губы. Проходивший мимо пехотный патруль негромко, соблюдая приличие, окликнул:

— Эй, морячок, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок?

Веригин хотел было огрызнуться, дескать, проваливай, друг, не до тебя, но перед ним стоял вылощенный майор, видимо, один из чинов общевойсковой комендатуры, и Веригин машинально присмирел, стесняясь Варьки и стыдясь самого себя, пробормотал:

— Виноват, товарищ майор.

— Что-то много вас, виноватых, развелось на кораблях.

Препираться с ним не имело смысла, в некотором роде было даже опасно, и Веригин снова сказал:

— Виноват.

— Товарищ майор, — вмешалась Варька, — а вам случайно не доводилось слышать такое, в общем-то довольно известное слово — любовь?

Майор как будто слегка опешил, затравленно посмотрел на Варьку, но тотчас нашелся и сказал довольно грубовато:

— Мадам, я слышал это слово. Но еще я слышал и другие слова, которые оскорбляют это слово. Честь имею. — Он щелкнул каблуками и, кивнув солдатам, сопровождавшим его, пошел дальше по своим обременительным делам, имеющим прямое касательство к военной службе, но по существу не являющимся собственно самой службой.

Варька подхватила Веригина под руку, спросила, заглянув ему сбоку в лицо:

— Чем бы это тебе могло грозить? Гауптвахтой?

— Для губы слишком большая роскошь, но кто ее знает, пехоту-матушку. У нее свои порядки.

— Что ж, тебе на улице и целоваться нельзя?

— У нас говорят: не положено. И еще есть много чего такого, что не положено. Заходить в ресторацию, например, заводить знакомства с женщинами свободной профессии…

— А что — и такие есть?

— Так это же Европа.

— Послушай, — изумилась Варька, — только сейчас до меня дошло, что тут все дворники — мужчины, и вагоновожатые — мужчины, и кондукторы — мужчины, и за прилавками полно мужчин.

— Когда-то все эти профессии считались мужскими, — меланхолически заметил Веригин. — А потом мужички наши пошли на войны, и пришлось бабонькам полноправствовать, а уж куда бабоньку пустили, оттуда ее никаким калачом не выманишь.

— Между прочим, я имею честь относиться к этим самым бабонькам, так что учти это обстоятельство на будущее.

— Считай, что уже учел.

Они долго брели людными и безлюдными улицами и наконец пришли к ладному светлому домику Алевтины Павловны.

Варька привычно просунула руку между штакетником и, нащупав крючок, скинула его, и калитка беззвучно распахнулась.

— Ты не находишь, что в мире все относительно? Неделю назад я входил сюда хозяином, а ты гостьей. Теперь хозяйка ты, а мне, бедному скитальцу морей, видимо, сам бог велел на берегу быть гостем.

— Не печалься и не хмурь бровей, — ответила Варька и первой взошла на крыльцо, отперла дверь и пропустила Веригина в дремотное, устоявшееся тепло. — Алевтина Павловна, ау! Вот и мы! — крикнула она, зная, что их ждут и тотчас же отзовутся.

Веригин принял от Варьки пальто, сам разделся и неожиданно понял, что не знает, куда деть руки, машинально провел ладонями по волосам и совсем почувствовал себя неловким, словно бы деревянным. Ему даже показалось, что если он переступит, то в ногах у него непременно что-нибудь скрипнет, как скрипит рассохшаяся, несмазанная дверь. Варька все поняла, улыбнулась ему, взяла за руку, дескать, ну что же ты, Веригин, экий ты, право, неловкий.

— Вот и вы, — сказала и Алевтина Павловна, выходя на свет и оглядывая настороженным взглядом Веригина, а потом и Варьку. Была она все такая же ухоженная, ладная, как старая учительница, Веригин даже исподволь полюбовался ею: «Совсем как мать». — Вот и хорошо, что это вы, — и в другой раз сказала Алевтина Павловна. — Что в море? В эту пору, должно быть, свежо.

— В море как в море, Алевтина Павловна. Слева — вода, и справа — вода, и волны, и ветер, а сверху небо, а с неба то дождик, то солнце.

— Это прекрасно, — не слушая его, сказала Алевтина Павловна. — По-моему, последние рыцари остались только на море. А на берегу бродят какие-то подобия мужчин, но далеко не мужчины.

— Алевтина Павловна, что вы говорите! — Веригин деланно усмехнулся, как будто ему было безразлично замечание Алевтины Павловны, но где-то в душе все-таки принял комплимент и в свой адрес и слегка зарделся. — И на берегу есть рыцари, и в море не каждый рыцарь.

Варька ревниво следила за ними.

— Я, грешная, люблю море и люблю моряков. — Она скупо, одними уголками губ улыбнулась и, перехватив настороженный взгляд Варьки, поспешила поправиться: — Нет, скорее всего, я люблю моряков, а потом уже и море.

— По-моему, важно не кого, а как любить, — с вызовом сказала Варька, черт-те знает почему усмотрев в Алевтине Павловне соперницу.

— Может, ты и права, голубушка, может, и права. Я ведь живу не настоящим, а прошлым. Не всегда рассмотришь-то, что там было. Память, она нет-нет да и подведет.

Они пришли в комнату, «в свою комнату», придирчиво-мелочно уточнил Веригин и, ослепленный, зажмурился: стол сиял белизной скатерти и салфеток, вдетых в серебряные кольца, торжеством старого хрусталя, тусклым блеском не менее старых приборов, и среди этого безмолвия плотоядно розовела ветчина, дразнили глаз прибалтийские копченья, которые раньше широко шли к великосветскому столу, и бог ведает что там было еще. Проглотив комок, Веригин не стал разглядывать стол, привлек к себе за плечи Варьку и спрятал лицо в ее волосах, пахнущих римской ромашкой, а может быть, и не ромашкой, а чем-то другим, по крайней мере, ему так казалось.