Александр Ливанов - Солнце на полдень

— А кто же будет кашеварить? Что это людям не живется? Мыколе — в инженеры, Зинаиде-агрономше — в летчицы, а Саньке — тому и вовсе в прохфессора!.. Здурыли люды, чы що? Все им мало, как тараканы, все лезут ближе к теплу, аж пока в огонь не попадают. Чудно. Або, как кот, что забрался на сало и все кричит: «мало»!

— Ну, зачала тарахтить Солоха, як дижка с горохом, — ухмыляется Грыцько, нанизывая прокладки на шатунные болты — чтоб не потерялись. Аккуратный он, Грыцько! Я почему-то начинаю думать, что Грыцько не такой уж плохой тракторист, как о нем все говорят. Просто, не щадит человек свое достоинство. Нет, у Грыцька, видать, честолюбия. Вот почему меня учит — чтоб уважал себя! И, пожалуй, что сам же первый создает себе Грыцько славу лентяя и обжоры, нестарательного тракториста. Он ради веселой шутки не то что себя, родного батьку не пожалеет… Он позволяет, и даже рад, когда над ним смеются. Должны же над кем-то смеяться, чтоб людям не скучно было, не ожесточились от этих вечно набыченных самолюбий и честолюбивых поцапываний. Ясное дело, — Грыцько шут, он добровольно приносит себя в жертву бригаде! Во всяком случае, мне сейчас так хочется думать о нем. Он не только никогда ни на кого не взвалит вину, а все охотно берет на себя. Я и раньше такое замечал. Ох, видно, не простая простота Грыцько! Да и будь он в самом деле «пустограем» — водилась бы разве с ним Варвара? Как бы не так! Она — ох какая гордая…

А Варвара шурует головешкой под котлом, плавно отслоняется от дыма — будто танцует все тот же медленный и томный восточный танец.

— Хай я — дура, ничего не разумию — потому що не учена. А думку свою маю! — с упрямыми нотками в голосе говорит Варвара. Это немного запоздалый ответ Грыцьку — про Солоху и бочку с горохом. Про упрямство Варвары Мыкола сказал:«Хоть черепком ей уши отпиливай — на своем настоит!.. Очень она — женщина!»

Думка Варвары в том, что ей куда больше по душе такие люди, как Марчук. Она подробно объясняет это Грыцьку. Мол, Марчук не лезет, не ищет — делает всю жизнь то, к чему приставлен. А то, если все «почнуть лазыть» — то и некому будет «працюваты». А то и «драбына», то есть лестница, подломится!

Грыцько не преминул вставить колкость, что он знает, знает, — неравнодушна Варвара к учителю!

— А то! И не таюсь! Не тебе чета! Добра людына! Серьезный он, настоящий! А добрым людям, знать, никогда не везет в жизни!

И опять Грыцько соглашается, что учитель — не ему чета. Что Марчук и впрямь хороший человек, ничего не скажешь. А вот бабы — все одним богом мазаны. Каждая с одним спит — на другого глядит… Зря она, Варя, мрию-мечту носит. Учитель любит свою агрономшу.

— Так вона же — летчица! Улетит! Не поможет и клад, если в семье нелад. Не таку жинку Марчуку бы треба.

На это Грыцько резонно отвечает, что никто не знает, кому какая «жинка треба».

— Кому посох, а кому хлыст! — Грыцько пыхтит, как медведь в берлоге, просит меня вытереть пот с его лба-руки его до локтей в темном, как дегте, автоле. Он вылезает из-под машины с крышками шатунов в руках, зубами берет мешок с привезенными Мыколой вкладышами, идет к тискам.

— Давай, серденько, притирай клапана! Работы богато! — просит меня Грыцько, и я возвращаюсь к головке блока. И опять — раз-раз, раз-раз!.. Сколько нужно поворотов воротка? Триста, пятьсот? — чтоб притереть один клапан?.. Руки ломят в сгибах, пот опять заливает глаза. Я слишком часто смотрю на след, трогаю его пальцем — долго-долго он не поддается, не хочет стать ни равномерно-матовым, ни шириной в три-четыре миллиметра. Я знаю, что, как некогда — помидоры, сегодня весь вечер и даже во сне будут стоять перед глазами вот эти прыгающие вперед-назад клапаны. Будто ничего, кроме них, не видели глаза мои, ни солнца, ни неба, ни сизо-золотистых хлебов…

Газеты обычно трактористы читают за обедом или вечером, в будке, перед сном. Читают жадно, но вместе. То один что-то прочитает вслух интересное — и все, оторвавшись от чтения, слушают, то другой вдруг прервет читающего и сам читает — еще более интересное. Шуршат газеты, шуршат разговоры, сталкиваются суждения, борются мнения. Иногда споры горячи, как перегревшийся трактор… Все страны, все материки и океаны, все сжалось, втиснулось в четыре деревянные стены тракторного вагончика. В нем сейчас обретается мир, человечество — вселенная! Их судьбы решают трактористы. Легка ли задача — они до того распаляются в спорах, что кажется, вот-вот дойдет до кулаков. И тогда победит Грыцько — и я заранее радуюсь его победе. У него и голова варит неплохо, но зато она у него всегда держит совет с сердцем. Оно доброе у Грыцька!.. И пусть я немного жил на свете, я знаю: сердце не ошибается. Если, конечно, оно по-настоящему сердце, а не насос для перекачки крови. То, что рисуют на плакатах и в учебнике по анатомии, эта жалкая штуковина размером с бурак, это — по-моему — вовсе даже не сердце, а так — условность… Не поэтому ли выдумали другое слово, беспредельное как мир, такое же богатое, как он: душа?..

— Опять заседание Лиги наций! Литвинов фон Папену дал по мозгам! Речь на полстраницы. Так их, трупоедов золотопузых!

— Послушайте, послушайте, что американцы делают! Хлеб сжигают, чтоб повысить цены. Озверели! Сами не сеют, по́том не поливают, куска голодному не дадут — сжигают! Где богатство, там подлость. У них богач — хозяин жизни! Богач — подлец, и жизнь — подлая!

— А что? Частная собственность. Как хочу, так и ворочу…

— Братцы! Гувер грозится применить оружие против безработных… Что ж это такое? Человек без работы, детишки голодают, а в него — стреляют. Люди хотят хлеба и свободы, а власть им говорит, что порядок важнее, чем хлеб и свобода. Что такое власть? Откуда она? А, хлопцы?.. Ее человек вроде выбирает, а она же его пугает, что хочет с ним делает!

И, забыв про миски с борщом, про тюфяки на верхних полках, про все личное, трактористы переносятся душой за рубеж, становятся участниками мировой жизни человечества. Всеобщий интерес, всеобщая тема — политика. Она мерило культурного человека, ею все меряется. Все ждут — мировой революции! И если разговор не про технику, про машины, то обязательно про политику, то есть про мировую революцию. Про машины теперь все больше толкуют не отвлеченно, а в связи с именами людей, портреты которых не сходят с полос газет. Ударники производства, ударники полей — о них пишут, их прославляют, труд их — дело чести, доблести и славы…

Прошли те времена, когда газету читали только на четвертой странице, там, где заголовки «В мире капитала». Трактористы читают о рекордах и смотрят подолгу на портреты орденоносцев, словно и верят, и не верят, что это обычные люди, не сказочные богатыри, не волшебники, не сверхчеловеки…