Федор Чиспияков - Шолбан. Чулеш.

За горой время от времени раздавались глухие взрывы, от которых в поселке звенели стекла, а здесь, наверху, пошатывались деревья. При каждом взрыве Санмай вздрагивал и жмурился, Ак-Мет улыбался.

Сегодня сказочник молчал. Говорил охотник.

— Постелью Чулеша, — продолжал он прерванный взрывом рассказ, — была земля, одеялом — небо. Кормила его тайга, богатая зверем и птицей, поила бурная Кондома. Грело его летом горячее солнце, зимой — очаг в шалаше. Много сжег он на своем веку сухого дереза. Много убил дикого зверя, много снял дорогих шкурок. И шли они, эти шкурки, в обмен на товары, без которых нельзя жить, — на соль, делающую пищу более вкусной, на спички, дающие человеку огонь, на водку, помогающую забыть горе, на тараканов, приносящих счастье.

Однако не спасли тараканы Чулеша от большой беды.

Ранней смертью умерла его жена, оставив после себя ребенка — мальчика.

Так и жили они вдвоем.

И вот однажды пришел в шалаш охотника русский. Одет он был в лохмотья. Голова и лицо его обросли длинными желтыми волосами.

Сначала Чулеш испугался, но когда увидел глаза гостя, — успокоился. Были они большие, синие, как небо, и ласковые.

— Эзен! [8] Эзен — здравствуй — сказал русский.

— Эзен, — сказал Чулеш, улыбнувшись.

— Как живет охотник?

— Хорошо живет: нынче белки много, лисица есть.

— Куда пушнину деваешь?

— Меняю: садыгчи [9] Садыгчи — торговец часто бывает.

— Где же у тебя товар, который ты сменял? Наверно, дорогие ткани есть, сукна есть? Скупой ты, видно, человек товара имеешь много, а ходишь в старом шабуре. Сын совсем голый...

— Напрасно так говоришь, русский! Дорогой товар сам садыгчи носит. Я меняю шкуры на соль, на спички, а когда их много, — еще на большой хлеб* (*Большой хлеб — хлебное вино).

— А откуда у тебя столько тараканов? Как они развелись в тайге? Сжег бы ты их вместе со своей юртой.

Чулеш опять испугался.

— Как можно их сжечь, когда я за них столько белок отдал. За каждую душу — одна шкурка.

— Глупый охотник, зачем они тебе?

— Они счастье принесут. Если не мне, так сыну.

Ничего не сказал на это русский. Только в глазах у него потемнело, а голова сама собой поникла к земле. Долго сидел он так, а потом спросил:

— А сколько белок в день убиваешь?

— Разное бывает: когда десять, когда тридцать.

Русский опять опустил голову.

— Как знаешь наш язык? — спросил хозяин.

— Я не первый год хожу по долинам Кондомы: с шорцами на охоте бывал, за одним очагом с ними много часов просидел...

— Зачем ты бродишь по тайге? Разве нет у тебя семьи?

— Есть у меня семья. Только далеко, в России: жена и два таких же сына, как твой.

— Зачем семью оставил? Разве детей не любишь? Наверное, у них такие же добрые глаза, как у тебя. Наверное, отца ждут, а ты по тайге бродишь...

— Не своей волей пришел я сюда, охотник. Я люблю своих детей так же, как ты своего сына. Я пришел сюда по воле царя.

Удивился Чулеш, услышав такие слова, и спросил:

— Зачем он послал тебя к нам, бедным шорцам?

— Он послал меня не сюда, — ответил русский, — а на каторгу. Только я не захотел покориться ему и сбежал.

Не понял Чулеш, за что мог послать русский царь такого хорошего человека на каторгу.

— Наверное, поссорился с ним?

— Да, поссорился. И не я один — многие поссорились. Мы хотим, чтобы не только богатые, но и бедные жили хорошо. Мы хотим, чтобы садыгчи, которые тараканов продают, больше не обманывали охотников, чтобы за белку, колонка, горностая или лисицу вы получали настоящую цену...

Долго в ту ночь сидели у костра русский и шорец...

Острый глаз у Чулеша. На вершине самого высокого дерева не спрячется от него белка, в самом густом колоднике не укроется соболь... А вот жизни он не видел.

Острый слух у охотника Чулеша. Ни одна птица не шевельнется в камышах так, чтобы он не почуял, ни один горный козел не пробежит так, чтобы он не разгадал его дорогу... А вот правды он не слышал.

Много прекрасных песен, много сказаний о древних алыпах [10] Алып – богатырь знакомо Чулешу... А вот о самом великом на свете алыпе - Ленине он не знал до этой ночи ни одного слова.

И стали они — русский и шорец — с той ночи друзьями. Вместе ходили на охоту, вместе копали землю. Русский научил Чулеша сеять, и осенью была у них и пшеница, и ячмень, и картофель.

Как ребенок радовался Чулеш. И когда русский стал собираться в дальнюю дорогу, принес ему кусок золота с вершины горы и целый мешок тяжелых камней, которые русскому очень нравились и которые звал он железной рудой.

Но гость ничего не взял.

— Береги золото, — сказал он Чулешу, — золото тебе еще понадобится. Только баю его не продавай. Скоро придет наша народная власть — ей отдашь. Много хлеба и много товару получишь. Как садыгчи будешь есть и одеваться. Нашей власти и тяжелый камень покажешь. Много от него пользы народу будет.

Заплакал Чулеш, прощаясь с новым другом. Дороже брата стал он ему за это время. Но делать было нечего, — понимал охотник, что не место русскому алыпу в глухой тайге, без людей. Большому человеку нужны большие дела.

И остался Чулеш опять один в тайге со своим маленьким сыном. По-прежнему охотился, по-прежнему кочевал с места на место.

— И вот однажды дошла до него весть о новой власти.

Сильно забилось сердце Чулеша. Вспомнил он русского друга, все его слова и советы вспомнил. И не стал старик долго думать, сделал себе лодку, набил целый мешок пушнины, взял несколько кусков черного камня и кусок золота, посадил в лодку сына и поплыл вниз по Кондоме.

Плыл и радовался Чулеш. Цвела черемуха, куковала кукушка. Солнце ласкало горы, леса, зверей и птиц, ласкало тайменей, жирная рыба чуть поводила своим красным хвостом и сама подходила к берегу, словно просилась к старику в лодку. А лодка, качаясь, спускалась все ниже и ниже по быстрой Кондоме.

Плыл Чулеш и пел старую охотничью песенку:

И вдруг слышит Чулеш, кричит кто-то с берега:

— Причаливай!

Взглянул старик и увидел лодку на гальках, шалаш под кедром. Ударил веслом и долбленка приткнулась к каменистому берегу. Чулеш оставил сына на лодке, а сам пошел к людям.

Шумел костер, шумели люди.

— Эзен! — сказал Чулеш, сунув голову в шалаш.

— Эзен, — ответили три голоса сразу.

Самый черный и самый толстый из них поднялся с места и поднес охотнику стакан водки.

Давно не пил Чулеш «большого хлеба», давно не качались перед ним деревья и не плясали пни. Обрадовался Чулеш случаю, но. увидев знакомые медвежьи глаза, жадную рожу садыгчи, брезгливо отказался. Ничего теперь Чулеш не возьмет из рук этого обманщика, продававшего ему тараканов, укравшего его жизнь и детство сына.