Георгий Шошмин - Возвращение в жизнь

Ему хотелось сразу же дать согласие. Но он опасался, — вполне понятный страх профессионального музыканта, давно не выступавшего перед публикой.

Все-таки он принял предложение и стал усиленно готовиться, волнуясь больше, чем когда-то перед любым из своих концертов. Аносов нашел ему аккомпаниатора — старшеклассника своей школы.

Ничего не говоря другу, Вадим поехал на концерт.

Виктор Дмитриевич выступал после танцевальной группы. Аносов почти не слышал, что и как Виктор играет. Он лишь видел его глаза, чувствовал его вдохновенную внутреннюю собранность, — она передавалась ему вместе со звуками, летящими со сцены в притихший зал.

Вадим узнавал и не узнавал друга. Это был совсем не тот Виктор, которого он встречал последние годы пьяным, безвольным, опустошенным. Это был прежний Виктор — только старше, зрелее, и даже, кажется, еще сильнее...

Сам Виктор Дмитриевич тоже не мог толком вспомнить, как он играл. Помнил только долгую тишину в зале — до того самого момента, пока он дошел уже почти до кулис...

И тишина была после, когда он едва не до рассвета проходил по набережным.

Вернувшись в свою комнату, он не в состоянии был даже раздеться. Тяжело свалился и в ту же минуту заснул тем сладким беспробудным сном, каким спят дети, улыбаясь во сне счастливым видениям...

В Горздраве с Мариной Ивановной начали вести переговоры о выдвижении Славинского заведующим отделением во Вторую больницу.

— По-моему, рано еще, — высказала она свое мнение. — Вот через годик. Он сейчас на очень правильном пути. Но поговорите сами с ним. Я вовсе не хочу тормозить его рост. Найдете нужным и, если он согласится, — посылайте. Знаю, что работать будет хорошо. Но через год он принес бы больше пользы именно как заведующий отделением. Он сейчас многому учится у Мещерякова, а у того есть организаторские навыки.

Через несколько дней в Горздрав пригласили самого Славинского. Он отказался от предложенного ему назначения.

Вернувшись в больницу, Петр Афанасьевич сразу же пошел к Марине Ивановне и попросил о том, о чем хотел просить еще раньше:

— Я слышал, что решен вопрос о десятом отделении. Заведовать будет Мещеряков...

— Но вы же здесь старший ординатор, а там есть должность только рядового ординатора, — ответила Марина Ивановна, радуясь недосказанной просьбе Славинского.

— Какую это играет роль? Старший, рядовой... разве в этом дело? Не пятьдесят же рублей разницы определяют все...

Славинского назначили ординатором в новое отделение Мещерякова. Прочитав приказ, он улыбнулся: «Ну, теперь я совсем пропал. Алексей не даст житья... А без его увлеченности, пожалуй, и пустовато жить...»

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Из долгой командировки в Свирскую больницу вернулась Леля Мартынова.

Волнуясь, она вошла в парк. Какое все родное-родное здесь! Какое счастье идти по зеленым тоннелям аллей, встречать старых подруг, чувствовать себя дома!

Она забежала на минуту к Марине Ивановне, в приемный покой, и отправилась к Мещерякову...

— Хочу к вам в отделение. — Она улыбнулась и в этой улыбке была настойчивая просьба — ну возьмите же!

— Хорошо, поговорю с Мариной Ивановной, — пообещал Мещеряков, думая: «А Леля была бы отличной старшей сестрой для нашего отделения. Борьба с алкоголизмом — это для нее тоже теперь на всю жизнь».

От Мещерякова Леля пошла в слесарную мастерскую. За мастерской рыли котлован для закладки жилого дома. Машины подвозили камень, шлакоблоки, готовые рамы, двери.

В мастерской работал новый слесарь. «Тот самый больной, которого выписал Петр Афанасьевич», — догадалась Леля, вспоминая письмо тети Фени.

Она походила по мастерской, посидела около верстака. Чтобы как-то оправдать свой приход, попросила слесаря:

— Сделайте мне, пожалуйста, новый ключ для отделения.

Слесарь согласился. Заметив, что Леля пристально оглядывает мастерскую, он сказал:

— Хороший человек здесь работал. Говорят, он из грязного подвала все это соорудил. Долгую память оставил. Такая мастерская — клад для больницы...

Мысли Лели все время были о Викторе Дмитриевиче. Как она ждала и боялась этого дня возвращения в Ленинград. От тети Фени она знала, что товарищи помогли Виктору Дмитриевичу пережить потрясение, что он работает в музыкальной библиотеке, приезжает в больницу и даже выступал в клубе. Она не ревновала его к памяти Аси. Она бы, наверно, возненавидела его, если бы он забыл об Асе... Но откроется ли теперь его сердце для новой любви? Это ведь очень трудно... Да и сумеет ли сама Леля прийти к нему? Это — тоже нелегко...

Сердце ее было полно и грусти и радости. Грусти — от всего того, о чем она только что думала. И радости — от того, что Виктор Дмитриевич уверенно вышел в жизнь и что она, может быть, будет работать в отделении Мещерякова...

В середине недели Мещеряков предложил попросить у Марины Ивановны машину, и в воскресенье — кто будет свободен от работы — поехать за рыбой и грибами. Предложение было встречено с радостью. Переговоры о машине поручили Славинскому.

Марина Ивановна только что возвратилась из отделения. Вид у нее был утомленный, но счастливый. Она вела группу особых больных — недавно родивших женщин. Излечивая их от послеродовых психозов, она возвращала детям матерей.

Выслушав Славинского, она засмеялась, отвлекаясь от своих мыслей о выписавшихся сегодня больных.

— Не дам машину, раз вы такие индивидуалисты. Ишь, подумали о своем отделении. А мы? Почему всех не пригласить? И я бы поехала. Возьмете?..

Она пообещала, что в субботу будут две грузовые машины, позвонила в местком и предложила сообщить во все отделения о поездке.

Во время разговора без стука вошел Телицын. Первой заметила его Марина Ивановна.

— Вот кто приехал!.. В командировку, Евгений Михайлович?

Устало опираясь обеими руками о подлокотники, Телицын опустился в кресло напротив Славинского и почти через силу ответил:

— Нет, совсем.

Тяжело поворачивая голову, он оглядел кабинет. Из мебели, которую он когда-то приказывал поставить сюда, остались только два мягких кресла для посетителей. Сбоку стола появился книжный шкаф со справочной литературой. И оттого ли, что не было в кабинете скатерочек, подушечек, старинных резных кресел, а стояли простые стулья, — все выглядело очень деловито, строго и почему-то весело. Окна были распахнуты настежь. На подоконниках лежали теплые пятна солнечного света, просеянного сквозь листву высоких деревьев. Почти всю стену напротив стола занимала карта с флажками новостроек, — Телицыну вспомнилось, что такая же вот большая карта висела у них в комнате студенческого общежития. Он подумал, что Марина Ивановна ведет, наверно, политкружок и занятия проходят здесь, в ее кабинете.