Василий Лебедев - Высокое поле

В полдень приходил веселый дядя Гриша, от которого вкусно пахло кузницей, брал на руки легкую, как сушка, племянницу и нес домой обедать. А за столом бабушка неизменно говорила ей одно и то же:

— Ешь, дитятко. Ешь. Ты у нас на молоке да на меде подымешься, что на дрожжах, вот-а! У тебя не только до свадьбы — до школы все пройдет, и никаких докторов не надо. Проку-то в докторах! Петушатся один перед одним — и только. А мы тебя и без них. Вот-а…

— Точно! — поддакивал в таких случаях дядя Гриша и дотрагивался до девочки одним пальцем, будто боялся уронить ее со стула.

Дядя Гриша был так же добр, как и бабушка, и потому было удивительно, что он часто спорит с ней, обещая, как только посадит картошку, уехать в город, где жизнь веселей.

— Курс на город! — по-флотски заканчивал он разговор и рубил ребром ладони по столу.

Бабушка соглашалась с ним, но всякий раз спрашивала:

— А как же я? Пятеро упорхнули, а теперь и ты? Ну, да что уж! Молодым — свое. Только там без оглядки-то не женись, а то намучаешься, — однажды заметила бабушка и торопливо погладила Танечку по голове.

Девочка по-прежнему была тоненькой, бледной, плохо ела и плакала во сне. Иногда она играла с подружками из деревни, невесомо прыгала со скакалкой и была в своей желтой кофточке похожа на слабого недельного цыпленка.

Но вот однажды под вечер к дому подошла плохо одетая лошадь — без дуги и оглобель. Позади нее на ремнях тащилось нечто удивительное. Девочка изумленно смотрела на высветленный металл. Он был как зеркало, и в нем во всей красе отразилась бездонная глубина неба и розовый вечер. Лошадью правил, идя обочь, сутулый дядька, похожий своим широким ртом на Бармалея, только без бороды. Он подъехал к дому, кинул вожжи на калитку, очистил сапоги на крыльце и крикнул:

— Близко не подходи! Тронет — плугом ушибет.

И ушел в дом.

Танечка пошла за ним, а когда с трудом открыла дверь на кухню и вошла, то увидела, что дядька уже сидит у стола, а бабушка подает ему целый стакан кипятку. Дядька подмигнул зачем-то, разом выпил весь стакан, скривил свой рот и понюхал кусочек хлеба.

— Ну, а теперь — пахать! — рявкнул он и вытер шапкой губы. — Где Григорий?

— Ждет тебя на усадьбе, — ответила бабушка.

И все пошли за сараи, а там до самого ручья под горой лежали серые, непаханые поля.

Картошку сажали дружно. Откуда-то набежали люди, а на лошадь посадили счастливого мальчишку в синей рубахе и с прутом, чтобы правил и погонял.

Как только плуг вошел в землю — она ожила. Широкие пласты легко вползали по лемеху, перевертывались и надламывались, как сдобные пироги. Земля на гладком срезе пестрела редкой путаницей травяного корня, мерцала розовыми точками червей. Густо и прохладно пахло от ее сальной черноты. В готовую борозду бросали картошку, потом плуг накрывал ее землей, а позади себя оставлял новую борозду, в нее опять бросали картошку, и плуг опять накрывал ее.

— Матрешка! — вдруг закричала Танечка и схватила с земли довольно крупную картофелину, казавшуюся еще больше среди мелкой, семенной. — Матрешка и с косой!

Она побежала к дому, держа в руках свою находку, действительно очень похожую на матрешку — полную, с маленькой головкой, на которой торчал бледно-розовый росток.

Утром бабушка охала сильнее обыкновенного, жалуясь после работы на боль в пояснице, но все же спроворила для внучки маленькую грядку под самым ее окном. В грядке сделала ямку и сказала:

— Сажай свою матрешку.

Малышка присела на корточки, аккуратно поставила матрешку на дно ямки, последний раз погладила бледно-розовую косичку и тяжело вздохнула. Тут же бабушка двинула лопатой землю — и матрешка исчезла.

— А теперь поливай и будет толк, вот-а!

Бабушка разъяснила, как ухаживать за грядкой, и девочка целиком отдалась этому новому занятию. И если теперь в доме заходил разговор об урожае, она считала, что он касается и ее. Она научилась поливать грядку из детского ведерка, а за водой ходила к светлому ручью, что вился далеко под горой. Это было утомительно и приятно. С самого утра она знала, что ей предстоит сделать, и сразу после завтрака убегала на свою работу, а по вечерам, подражая бабушке, она притворно охала, вразвалку ходила по кухне и жаловалась на поясницу. А в постели, когда бабушка склоняла над ней свое худое, сморщенное лицо, она спрашивала, как живется матрешке под землей, и мудрая старуха придумывала внучке сказку.

А дядя Гриша по-прежнему ходил в кузницу, он решил ехать в город только после того, как выкопает бабушка картошку. Однажды в обед он заглянул в огород и спросил Танечку:

— Это ты всю траву выдергала кругом?

— Я.

И девочка подняла к нему счастливое, испачканное землей лицо.

— Значит, полоть надумала? Ну, давай, давай…

— Есть хочу, — пропищала девчушка.

— Есть хочешь? — изумился дядя. — Понятно… А ты больше травы-то дергай — польза будет!

Он взял ее на руки и понес обедать.

— О! Да ты, никак, потяжелей становишься, и щечки зарумянились вроде. Батька приедет — не узнает.

Отец действительно приехал. Однажды в сумерках, когда Танечка уже лежала в постели, вытянув уставшие за день ручонки, по окошку полоснул дрожащий свет автомобильных фар. Девочка сразу решила, что это идет голубая папина машина. И не ошиблась: в комнату на цыпочках вошел папа. Она не успела еще справиться со своей радостью, как он уже мягко прижал ее к себе, и она почувствовала знакомый холодок его блестящих пуговиц.

…Отец уехал рано утром, когда Таня спала. Девочка погрустила немного и побежала к своей грядке. Там ее ждала новость: матрешка за труды послала ей из-под земли зеленую косичку. Листики были плотные, упругие. Радости не было конца, но и работы прибавилось: трава словно сошла с ума и лезла к грядке со всех сторон. Надо было поддерживать порядок и на три-четыре шага не подпускать ее к пышному зеленому кустику. Девочка уставала. Ночью она спала теперь крепко, а утром прямо в постели съедала ложку меда, запивала его парным молоком, потом умывалась, чаще всего прямо из ручья, завтракала и торопилась в огород, где она рассаживала кукол и работала, разговаривая с ними.

Незаметно матрешка вытянула свою толстую зеленую косу до Таниного плеча и стала упругой, крепкой. Теперь, когда мимо проходила бабушка, зеленый куст шуршал и упрямо бодал бабушку в подол, а на самой его вершине дрожали бледные пампушки. Прошло еще немного времени, и пампушки эти лопнули. Из них брызнули удивительные цветы. Они качались на ветру и тонко пахли медом. В их фиолетово-белых лепестках порой деловито рылась пчела, а однажды объявился и долго гудел тяжелый шмель.

Но вот матрешкина коса отцвела. Теперь она стояла еще более крепкая, но однообразная и почему-то скучная. Девочка постепенно остывала к ней и полюбила ходить на луг, где, отбиваясь от мух, пасся пятнистый теленок. Она трогала пальчиками его мокрые теплые губы, давала сосать ладошку и нюхала шерсть на боку. Потом бабушка брала ее за ягодами, что вызрели по ручью, а потом в настоящий лес — за грибами. Это было весело, но бабушка становилась все мрачней. Она знала, что скоро останется одна: дядя Гриша уже собирался в город.