Василий Лебедев - Высокое поле

Выгон для лошадей был близко. Забор из жердей охватывал подковой большое уволье и выходил к озеру, настолько широкому в этом месте, что на противоположном берегу не различить человека.

Лошади с разбегу влетели в воротца и сразу пошли щипать траву, только рыжая Зорька вновь принялась валяться, перекатываясь через острый хребет с боку на бок. Орлик послушно стоял около Лехи, уставясь в землю, будто думал бесконечную лошадиную думу о пище, о работе, о хозяине…

— Ты не дури сегодня, Орлик! Понял? Надо бы тебя стреножить, как велел дядька Семен, да уж ладно… Иди уж! Ведь намучаешься связанный-то.

Дома Леха справился быстро. Переоделся в чистое — в синие «техасы», как у Сергея (вместе покупали), в пеструю рубаху. Коричневый пиджак стал уже коротковат, и ботинки поистоптались, но на новые надежда плоха, вот если бы поступил в техникум, тогда можно бы просить у матери, а так…

Он вспомнил, что надо еще накормить поросенка. Это было не вовремя. Он с досадой схватил ведро, всыпал в него три совка зашпаренных отрубей, приготовленных матерью перед уходом на ферму, надавил картошки, потом проверил по-хозяйски, как это всегда делает бабка, все горшки и кастрюли и вывалил старую кашу тоже в поросячье ведро. «Когда это кончится!» — подумал он и поморщился. Ему вспомнилась лекция в клубе. Веселый человек в очках долго и вдохновенно говорил о том, что уже близится время, когда огромные механические хозяйства будут давать народу все необходимое, и тогда отпадет надобность в подсобных хозяйствах. «Скорей бы!» — кричали бабы. Они-то знали, что такое возня со своим хозяйством. «Сказки!» — гудели мужики, знавшие только одно мученье — сенокос. «Пора бы», — подумал о лекции Леха, вынося ведро с кормом.

Поросенок у них был ладный. Мартовский. Он еще до тепла набрался сил на парном молоке да на «геркулесе», сидя в картофельном ящике за печкой. В мае, когда его вынесли в сарай, ему тоже перепадало кое-что — то молочной каши, то мясного супа с хлебом, а потом отошла Кузьке масленица: посадили его на отруби с картошкой, но больше всего старались кормить зеленью. Это дает хороший рост, тут дело проверенное, и бабка всю лебеду из огорода перетаскала поросёнку. К августу он перевалил за пять пудов, был длинный, и по всему угадывалось, что к заморозкам он нальется салом, которого хватит на всю зиму и даже на лето.

Как только Леха появился с ведром в дверях сарая — поросенок заметался в загородке и оглушительно завизжал. Он то вставал от нетерпенья на задние ноги, забросив передние на загородку, то опускался на подстилку, ломал мордой нижнюю жердь, и розовый пятачок его мерцал в полумраке.

— Тихо, Кузя, тихо!

Леха поставил ведро рядом с загородкой, взял палку и пытался поставить на место перевернутое и полузарытое в подстилку корыто-кормушку. Леха сам выдолбил это корыто из толстой плахи и всегда возмущался, что поросенок так относится к этой посуде.

Боров, почуявший запах пищи, еще неистовее заметался и завизжал.

— Во шальной! Во! — ворчал Леха, уже приноравливаясь, как бы удобнее вывалить корм из ведра и не запачкаться об заляпанную загородку, но тут терпенье поросенка кончилось, он завизжал так, что зазвенело в ушах, выломал рылом кол и вырвался из загородки. Он сбил бы Леху с ног, но тот изловчился и вывалил корм в корыто — пища хлюпнула в загородке.

— Пошел! — лягнул Леха поросенка, но тот и сам уже устремился назад, поняв свою ошибку. Тотчас все смолкло — ни визга, ни суеты — только чавканье да вздохи.

— Во чумной! — бубнил Леха. — И опоздал-то я всего на час, а уж на тебе — истерики.

Он потрогал ботинком оторванный кол и решил, что приколотит потом — сейчас не хотелось пачкаться. Дверь сарая он припер на всякий случай палкой и заторопился в клуб.

«О чем это хочет потолковать Сергей? — размышлял он на ходу и решил: — Наверно, место в городе пронюхал. Хорошо бы…»

И Леха представил, как он поедет в город, выучится там на кого-нибудь, а потом заявится в отпуск на мотоцикле. Обязательно на мотоцикле с двумя цилиндрами. Красота! Он прокатит на нем Надьку, он поедет с ней туда, куда она захочет… Поедут, казалось ему, по лесной дороге до самого дальнего поля, что раскинулось над озером. Далеко видны оттуда окрестности… Будут синеть дали в белесой дымке, нальются вечерней густотой дальние леса, запахнет росой, колосьями, а мотоцикл будет стоять в сторонке и тихонько пофыркивать, как живой…

— Ты куда это навострился? — вдруг окликнул его знакомый голос.

Леха поднял голову и увидел как раз напротив себя бабку Дарью. Целый день выплутала старуха по лесу и умудрилась даже в такой неурожайный год набрать корзину. Войдя в деревню, она остановилась посреди дороги, выставила напоказ грибы, а сама неторопливо перевязывала платок. Грибы стоят — смотрите, кому не лень! Смотрите, кто не умеет собирать. Завидуйте, особенно молодые! Хитрющая старуха сверху положила одни белые, под ними краснели шляпки подосиновиков, а ниже шла всякая всячина. Бабка Дарья не пришла бы и на закате, не набери она корзину. Явилась бы в темноте, чтобы не срамиться перед людьми. Все знали ее как заядлую грибницу, ведавшую такие места, которые показывали ей еще ее дед и бабка, и старуха помнила все эти наследные места, навещала их каждый год.

— Не в клуб ли, говорю, навострился?

— В клуб, куда же еще! — сердито ответил Леха, которому бабка сбила мечту о будущем.

— А поросенка-то накормил?

— Да накормил!

— А матка-та на ферме?

— Где же ей быть! — досадовал Леха, понимая, что будут еще вопросы и даже много, потому что старая хочет привлечь к себе внимание людей, недаром она говорит громче обычного:

— А дом-то закрыл?

— Да закрыл! Иди ты домой, иди!

— А ключ…

— Да без ключа закрыл, иди!

— Без ключа — это ладно, а ты поел ли?

— Да поел, поел! Ну? Чего тебе еще? — Леха махнул рукой и пошел в гору к клубу, но старуха еще громче окликнула:

— Погоди-ко! А лошадей-то отогнал в загон?

— А ты как думала? — оглянулся Леха на ходу.

— А чего ж я шла сейчас и не видала их?

Леха опешил:

— Как не видала?

— Да так, не видала, и все! Весь загон прошла, а их там не встретила, запоролись, поди, опять куда-нибудь. Смотри, дядька-то Семен даст тебе перцу!

«Опять!» Сердце Лехи заколотилось. Он слышал, как кровь надавила на виски и стучала там тугими короткими толчками. «Ушел и всех увел!»

Он уже ругал себя за то, что не стреножил Орлика, и был зол на него так, что, казалось, мог отхлестать его веревкой за его неблагодарность. Он посмотрел на клуб — там толпились уже девчонки и ребята, но он бросился со всех ног к лесной дороге. Досада на то, что он может опоздать на концерт, была так велика, что он едва не оставил мысль о лошадях и о потраве, которая может произойти в эту ночь, и даже о конюхе Семене, на которого постепенно переходила Лехина злоба. «Вот будет опять платить — так ему и надо: не будет напиваться при лошади!» Он уже был совершенно уверен в том, что Орлик увел лошадей потому, что почувствовал от конюха запах водки и понял: пастуха ночью не будет.