Василий Лебедев - Высокое поле

Когда Леха выбрался из-под одеяла и встал с полу, спальня уже проснулась. Горел свет. Первое, что он увидел — желтое одеяло, которым его кто-то накрыл. Сейчас оно лежало на полу, а Иванов сжался в комок и с ненавистью смотрел на Леху.

— Чего насупился? Ты думаешь, это я? Ребята, кто тут сейчас был?

Свои все сидели на кроватях — Едаков, Савельев, Кислицын. Леха оглядел комнату и увидел, что все проснулись, кроме мокеевцев. Те сделали вид, что не слышат, и тем выдали себя. На Мокее было перевернутое одеяло — плохо накинул впопыхах.

— Это Мокей, гад! — громко сказал Леха.

Мокей сразу дернулся под своим одеялом, убрал голую ногу и проворчал, будто бы со сна:

— Ну какая тут макака нам спать не дает? Валище, дай-ка кое-кому.

— Колбасу уронили, — сказал Иванов, подымая с полу сверток и одеяло.

— Крысы приходили, а они тут по ночам шум устраивают! — дурачил ребят Валище и полез под подушку за папиросами.

— Конечно, крысы! — поддержал его Чеченец.

— Надо кошку завести, — сказал Мокей, почесываясь.

— Таких крыс мы и без кошки выведем! — сказал Леха смело, готовый на все.

— Чего, чего? — приподнялся Мокей.

— Сейчас увидишь, чего! — поднялся Кислицын во весь свой небольшой рост.

— Спать давайте! Утро вечера мудренее! — строго сказал Савельев. Он подошел к выключателю и погасил свет.

Однако ребята заснули лишь на рассвете.

Утро не предвещало никакой грозы.

Все поднялись, разбитые недосыпом, недовольные, но тихие. Разговаривали негромко и толковали о пустяках, словно ночью и не было никакого происшествия. Простыни и одеяла, когда курсанты заправляли кровати, шелестели тихо, как травы перед грозой.

До занятий оставалось еще больше получаса. Все позавтракали и занимались, кто чем мог и хотел, — в основном готовились к лекциям. Курящие дымили в коридоре, как молчаливые индюки — друг перед другом, а многие просто слонялись по коридору или по комнате, выглядывали в окна на вздрагивающие под ветром лужи. Осень была уже настоящая, но Леха знал, что еще может долго продержаться бабье лето.

В комнату заглянул воспитатель, танкист. Посмотрел на убранные койки, поздоровался и ушел своим подчеркнутым, почти строевым шагом. Нравился Лехе этот шаг…

Он задумался около двери, глядя, как Кислицын копается в своей тумбочке, листает общую тетрадь и снова наклоняется, чтобы заглянуть на нижнюю полку. Мимо Лехи проходили ребята, разворачиваясь вполоборота, чтобы не задеть задумавшегося человека. Но вот кто-то его толкнул плечом. Леха глянул — Валище. За ним прошел и сам Мокей. Леха не посмотрел на него, но сразу почувствовал запах табака от его свитера.

— Дай закурить! — резко двинул он Леху локтем.

«Специально, гад, чтобы зацепить!» — подумал Леха.

— Не курю и тебе не советую.

— Да ну! — с улыбочкой раскинул тот руки и приблизил лицо к Лехе, нарочно касаясь волосами Лехиного лба.

Ребята сразу что-то почувствовали. Кислицын захлопнул тумбочку. Поближе подошел Савельев и стал рассматривать картину Саврасова «Грачи прилетели», висевшую на стене. В двери, почувствовав недоброе, сунулся Едаков. Зашевелилась и мокеевская сторона.

— Не нукай — не поеду! — отрезал Леха как можно жестче, понимая, что он не должен отступать.

Мокею нравилось, по-видимому, начало, и он воскликнул, схватившись за голову:

— Братцы! Куда я попал? Это что — курсы трактористов или курсы рукоделия для девочек? А? Не слышу… — И он подставил ухо к самым Лехиным губам.

— Сейчас услышишь! — Леха оттолкнул его рукой в плечо.

Мокей сам еще сильнее откинулся назад и коварным ударом труса — ногой в живот — откинул Леху. Тут же он призывно свистнул, должно быть не надеясь на себя.

Валище кинулся из коридора в комнату, но в дверях его встретил Едаков, сгреб в охапку и придавил к двери.

— Не вертись, не вертись! Раздавлю! — угрожающе предупредил Едаков. — Руки из карманов!

— А ну, пусти!

— А я говорю: не вертись! — уже прорычал Едаков и вырвал у того из руки кастет.

— Разоружай подонков! — крикнул Кислицын.

— Разоружай! — неожиданно для всех вдруг крикнул Иванов, на которого ни Леха, ни его приятели и не рассчитывали.

— Разоружай! — поддержали и другие.

Мокей понял, что помощи ждать неоткуда, отскочил к самой стене, словно желал найти в ней силу или пройти сквозь нее, но увидел себя окруженным.

— Ррразойдись! — рявкнул он и выхватил нож.

В этот момент в комнате за спиной Лехи стоял кавардак.

Едаков, свалив на пол Валищу, зажал ему руку, разорвал до колена карман, из которого вывалился нераскрытый нож. Когда крикнул Мокей, Едаков понял, что там самое главное. Он вскочил на ноги, но его оттеснил Кислицын, бросившийся к Мокею.

— Ррразойдись! — второй раз рыкнул Мокей, откинув руку с ножом.

— Не дрейфь, парни! — крикнул тотчас Кислицын.

— Дай сюда нож! — Леха решительно приближался к Мокею, а тот по-птичьи кидал головой в разные стороны.

— Отдай, если ты не дурак!

— Ррразойдись!

— Последний раз говорим: отдай! — Леха двинулся на Мокея.

— На! — выхаркнул Мокей и ударил ножом того, кто был ближе остальных, — по всем правилам трусливой звериной повадки.

Ближе всех был Леха.

Он знал, что это может случиться, и был наготове. Когда нож мелькнул в воздухе, он отскочил немного назад, но натолкнулся спиной на Едакова и не сумел посторониться от удара. Нож попал бы в плечо или в шею, но Леха увернулся, как мог, и сделал только то, что оставалось ему сделать в этом положении — подставил локоть.

— Эхх… — слабо простонал он, почувствовав резкую боль.

В ту же секунду несколько рук облепили эту подлую руку, вырвали нож, а от свитера Мокея поползли длинные шерстяные нитки. Леха видел эти нитки, в которых путались ботинки его друзей, мелькали брюки и носки, потом снова нитки… Все это он видел сквозь горячую пелену, наплывшую на его глаза.

Леху отвели в сторону, а тем временем ребята кинулись на Мокея.

— Не трогать! Не трогать! — закричал Савельев. — Бить такого подонка — значит сравняться с ним! Не пачкаться, говорю!

— А он? — прорычал Едаков, которому хотелось во что бы то ни стало отомстить за Леху. — Он может, да?

— Он уже не сможет! — ответил Кислицын. — Мы его… Мы его… Ух, гад! — проговорил вдруг он, но сдержался и не ударил.

Мокей сидел на полу, как пойманная крыса. Глаз он не подымал и казался совсем безжизненным, если бы не вздувшаяся синяя жила, что слабо подергивалась на шее, вытянувшейся из разорванного ворота рубахи. Едаков все же схватил его за волосы, поднял лицо вверх, к людям.

— Смотри! Нет, ты смотри! — еще упрямее повторил он, когда Мокей дернулся было. — Смотри в глаза. Вот он, подонок! На человека — нож!