Михаил Лисин - Пути и судьбы

Мы хоронили ее всей школой, всей деревней. Хоронили без речей, без музыки, без отпеваний. И нет над ее могилой ни камня, ни креста, ни надписи. Только заросший холмик да куст сирени. Да еще в нашем школьном музее хранится ее медаль «За оборону Ленинграда».

«Ни шагу назад! Стоять насмерть!»

Смысл приказа Верховного Главнокомандующего был настолько ясен, что в Н-ском полку стали спешно готовиться к наступлению.

Перед самым броском через один из низовых притоков Волги решено было «пощекотать» фрицев боевой разведкой.

«Щекотка» немцам не понравилась. По своему обычаю они стали обходить разведывательную роту с флангов, чтобы зажать ее в клещи. Разведчики сумели вырваться, но враг опять начал тревожить фланги. Единственно возможным средством избежать новых клещей был немедленный отход, и рота с тяжкими боями отступала на восток.

На переправе у старого моста решили выставить заслон. Под его защитой рота не только переправилась к своим, но и сумела оторваться от противника. Отходя, солдаты слышали трескотню немецких автоматов, рев прорвавшегося танка, хлесткие удары ПТР и взрывы противотанковых гранат. Потом все стихло.

Вскоре рота влилась в свой полк. И хотя потери были велики, операцию признали успешно выполненной. Должно быть, это и в самом деле было так, потому что немцы дальше не пошли.

О судьбе стрелков, оставшихся в заслоне, — трех бойцов и командира — никто ничего не знал. Все были уверены, что их нет в живых. Но погибли только трое. А четвертый…

Он лежал на мокром песке у кромки берега, и волны с тихим шелестом плескались вокруг него. Они касались его рук, лица. Они глухо и встревоженно шептались. Было в их шепоте что-то враждебное.

Он подтянулся чуть повыше на сухой песок и осмотрелся. Он был один. Только он, вода да узкий, песчано-каменистый остров — ничейная земля.

Над островом дрожали звезды и стертой серебряной монетой катилась полная луна. Запутавшись в обрывках облаков, похожих на клочья шерсти, она темнела, будто покрывалась копотью, и вдруг выкатывалась, блестящая и яркая, точно ее песком начистили. И тогда он ясно видел за крутой излучиной горбатый деревянный мост, перехвативший реку от берега до берега. Разбитый, обгоревший, низко навис он над рекой, но все-таки держался.

И оттого, что он все еще держался, стало легче, но не затухало ощущение вины и смутной неосознанной беды.

«Какая там еще беда? Довольно и того, что я едва не утонул в этой гнилой речонке…» — слабо запротестовал в нем кто-то жалкий и замученный. — Нет-нет, не виноват я, ни в чем не виноват…»

Но ощущение вины томило и отдавалось в сердце такой щемящей болью, что он невольно прикоснулся к груди ладонью. Сердце размеренно стучало, и пальцы чувствовали тихое тепло.

«Что бы там ни было, а я живой…»

Но в это время он вспомнил о товарищах. Они остались на мосту. Все трое. И Колокольцев, и Патаракин, и Коробов.

— Простите, братцы… — простонал он.

Они молчали. Они были неживые. Но ему казалось, что они кричат:

— Нет! Нет! Нет! Ты похитил наши жизни! Ты предал нас!

«Неправда, я никого не предавал. Я только… Я не успел…»

Он дотянулся до воды, ополоснул лицо, потер мокрой ладонью лоб, стараясь вспомнить, почему они погибли. Да, он промедлил. Секунду. Всего одну секунду. И в это время «тигр» подмял их под себя. Всех, кроме него. Сквозь грохот траков он услышал хруст костей и крик. А потом взрыв. Все это было до того жутко, что он выронил гранату и упал через перила в воду.

— Простите, братцы… — повторил он. — Я ведь не хотел…

Они молчали. Они были далеко. Но ему казалось, что товарищи кричат:

— Довольно покаяний! Если ты и в самом деле не предатель, иди добей тот «тигр». Слышишь, это он строчит по нашим с моста.

«Да, да, я слышу, но… — Он зашевелился, ощупывая пояс, — у меня нет оружия и… сил».

— Ложь! Ты молодой и сильный. И наши близко. Тебе только гранату… Иди же!

«Нет, нет, к своим теперь нельзя — расстрел!» — с тоской подумал он и пополз в кусты на взлобок.

— А-а! Спасаешь свою шкуру? — послышалось ему. — Трус и изменник!

Задыхаясь, дрожа и озираясь, он цеплялся за сухие корни и выступы камней и полз все быстрей и выше, а мертвые товарищи гнались за ним и разгневанно кричали, чтобы он вернулся к ним, на мост. Наконец он выполз на самый гребень. Остров казался длинным и очень узким, затаившийся во мраке вдоль речных извивов, лес — пугающе густым, а тишина — подстерегающей и чуждой.

«Что делать? Куда теперь?» — подумал он и уже решил, что поплывет на левый берег к мосту, но в это время лес над рекою дрогнул и оттуда косым широким рядом взметнулись длинные кометы и донесся гремучий скрежет. С сухим протяжным свистом странные кометы проносились над освещенным островом и гулко грохотали где-то в дальней пойме, за рекой. И все в том месте дыбилось, горело, клубилось черным дымом и пепельно-серой пылью. Дым и пыль заволакивали небо, нависали темной тучей над рекой и мостом. А там, казалось, в том самом месте, куда надо было плыть, все скрежетало, вспыхивало и, обгоняя одна другую, кометы, как кинжалами, пронизывали плотную шевелящуюся мглу и обдавали яростно шипящим жаром.

Он приник к земле, вцепился в какой-то камень, оплетенный ежевикой, ногами уперся в другой. Но тут на него с такой силой дунуло горячим ветром, что он не удержался. Берег вместе с камнями пополз под ним куда-то вниз. Он хватался за кусты, за камни, за плети ежевики, но удержаться было невозможно.

Тогда он закричал. И не услышал собственного крика. Крик потерялся в скрежещущем железном громе. Все завертелось, закружилось перед ним и, казалось, прямо на него, слепя и настигая, неслись эти сжигающие кометы. Корчась на берегу среди камней и комьев глины, он застонал:

— Мама, мама, мне страшно… Мама, прости и пожалей…

Опустив худые плечи, сцепив на коленях натруженные руки, мать скорбно смотрит на него тревожно-нежными, добрыми глазами и молчит. Давно-давно она простила своего единственного сына за все, что было и что будет, и теперь может только вместе с ним страдать да жалеть его горькой безнадежной жалостью.

«Не надо, мама. Я ведь ничего худого… И не такой уж трус твой сын…»

Он вытер кулаком глаза, взглянул на звезды, на луну, вздохнул и решительно скатился в воду.

Кругом была черная, холодная, томительная зыбь. Она дрожала и колыхалась. Она казалась бесконечной и бездонной. Она тянула вниз.

Но он держался. Решительно и упрямо греб он к берегу на дальний край моста. Неожиданно вода и небо перед глазами ярко вспыхнули, и мутно-пенный косматый столб внезапно взметнулся впереди. И в то же самое мгновение он почувствовал, что с грохотом обвала на него обрушился поток воды. Он не успел и не мог воспротивиться этому обвалу брызг и пены. Лишь почувствовал, что его стремительно и неудержимо повлекло куда-то вниз.