Михаил Лисин - Пути и судьбы

Он произносит эти слова так убежденно, с такой горячностью и страстью, что уже одни они способны, кажется, сдвинуть с места остров, повернуть Волгу вспять. Такие слова нельзя, невозможно оставить без ответа. И ему отвечает вся природа. Дружелюбно пощелкивают соловьи, веселым своим звоном подбадривают жаворонки, кукушка отсчитывает долгие годы счастья.

А она молчит. Проходит минута. Она молчит. Проходит вечность. Она молчит. Душная, перехватывающая горло тишина внезапно наполняет мир, напрягается, звенит и делается непереносимой. И как раз в то самое мгновение, когда бакенщику уже начало казаться, что он гибнет от этой тишины, раздается резкий, тугой удар. Вздрагивает солнце, гудит потревоженный остров, и разом умолкают жаворонки. И в этот миг впереди за островом высоко вскидывается плотный, желто-зеленый столб воды и земли. Несколько секунд стоит он над рекой, странно шевеля широким взлохмаченным верхом. И вдруг начинает опадать, обваливаться. Наконец, он осел, рассыпался, но долго еще держится в том месте яркая перевернутая радуга.

Всю ночь сыплются в Волгу падучие звезды. Кажется, что они-то и блестят в дегтярно-черной воде, дробясь и исчезая под колесами буксира. Слышно сквозь всплески плиц, как стучат по палубе каблуки единственного пассажира.

— Не спит, — покачивая головой, бормочет капитан, — боится перекат проехать. А чего, спрашивается, делать на перекате посреди ночи? Теперь бакенщика-то и не добудишься…

— Прибежит, — отвечает штурман. — Колька Суханов свое дело знает. — И добавляет, завистливо прищелкнув языком: — Да и помощник у него теперь хороший.

— Однако вот уж и Тихий перекат. Побудить надо бакенщика-то, — говорит капитан и не спеша дергает над головою большую ручку.

Буксир требовательно ревет: жду-у-у… жду… жду-у-у…

Кто-то невидимый подхватывает этот рев и несет по холмам все выше и выше. В напряженной тишине проходит минута или две, и пароход трубит снова. Потом опять и опять. Наконец он смолкает, но долго еще гудит в ушах.

— Бежит! — говорит капитан и опускает ручку. По скользкой и черной, как вар, водной дорожке, обозначенной светящимися угольками бакенов, быстро наплывает из глубокой тьмы неяркий огонек. Вскоре выдвигается из мглы острый, обитый железом нос, и вот уже хорошо видно на свету всю лодку. Закопченный фонарь качается и мигает. Еще минута, и лодка разворачивается под бортом парохода. С буксира льется яркий свет, и хорошо видно, как лодка скачет по бурлящей пузырчатой воде, а гребец табанит веслами.

— Капитан! Чего свистел? — доносится с лодки, и, с усилием сдерживая ее, бакенщик закидывает «кошку» на борт.

— Прими человека! — отвечают с парохода.

— Мы гостям завсегда рады, — слышится в ответ. — Эй, кто там — сигай!

— Сейчас сигану. Лови прямо в объятья! — озорно кричит штурман.

— Еще чего? Свою жену обнимай, — так же озорно отвечают с лодки, и слышится мальчишески-задорный смех.

Лодка вдруг качнулась под чьей-то тяжестью, слегка осела на корму, и тотчас же опять послышался задорный голос:

— Эй ты, полуночник, посудину не опрокинь: мне из-за тебя купаться никакого интереса нету. Да ты чего толчешься, ровно не на ту ярмарку попал?

— Ярмарка-то та самая, — слышится с кормы, — а вот ты… Коля, какой-то не такой…

— Во-первых, я не Коля, а Степа, а во-вторых, не такой, а такая, — тотчас же летит от весел.

— Так вы женщина?

— Ну да. А что вы так удивились?

— Да ничего. Я думала…

— Выходит, и вы тоже баба? То-то я гляжу, плащишко-то светлеется. — И на веслах весело смеются, словно нет ничего забавнее этого открытия.

— Скажите, давно вы тут бакенщиком?

— Да я вовсе и не бакенщик, а так… Слышу, пароход кричит, да так настойчиво… Уж не техник ли, думаю, к нам едет? Ну и выбежала на ботнике встречать…

Пароход неторопливо перебирает плицами, точно ощупывая воду. Двое на лодке смотрят, как проплывает огонек последней его баржи.

— Ишь, темнища-то какая, — заговаривают опять на веслах, — И что вам за выгонка в этакую?..

— Приходится, — не сразу отвечают с кормы. — Дедушка тут у меня. Старенький…

— А-а… Так ты и есть внучка деда Силуяна?.. Вертайся, помер дед-то твой…

— Умер?.. Да не может быть… Уезжала — здоровый был…

— Стало быть, может, коли говорю. Скрутило в одночасье. Я его перед смертью спрашиваю: страшно ли, мол, тебе, дедка, помирать-то? Нет, отвечает, никакого страху во мне нет, а только жалко, внучку не увижу…

На корме молчат, только слышно приглушенное всхлипывание.

— Да ты не убивайся, — сочувственно советуют от весел. — Пожил человек. И схоронили его как положено. Коля сам и глаза ему закрыл.

— Какой Коля?

— Да Николай, муж мой. Один у нас Николай-то.

— Суханов? Как? Разве он женат?..

Голос от весел озорной, дразнящий:

— Стало быть, женатый, раз я его жена. А ты что, не веришь?

— И… давно вы женаты?

— Да уж четвертый месяц минул, — вызывающе звучит от весел. — А тебе что, завидно? Я ведь знаю, что у вас с ним что-то было.

— Ничего ты, девочка, не знаешь, — снисходительно и строго доносится с кормы.

— Все знаю… — посмеиваются на веслах. — Знаю даже, что он тебя сватал, а ты его отшила. Ну, после этого он и осерчал — он у меня гордый. На тебя теперь даже и смотреть не станет. Лучше возвращайся, не береди свою душеньку.

— Да ведь я, собственно, еду к вам на перекат… по делу… — говорит гостья после длинной паузы. — Насколько мне известно, русло у вас давно не расчищалось. Но прежде чем послать землечерпалку, необходимо осмотреть его и дать техзаключение. Вот мне и поручили…

На Степу это производит впечатление.

— Так вы, стало быть, по путейской части? Техник?

— Техник… Я тут обязана исследовать глубины…

— Вот это здорово! А мы как раз и ждем техника. Обмелело, просто жуть! Коля-то весь извелся, измучился. Ночь-полночь — бери наметку, выезжай. А ведь он еще и на заочном учится. Прямо дохнуть некогда. Вы уж постарайтесь, пришлите поскорей грязнуху.

— Постараюсь…

Густо-фиолетовое небо медленно светлеет. Темный плес постепенно проясняется, и на воде уже можно рассмотреть глубокие морщины и мелкую чешуйчатую рябь. Обратив крутые груди к солнцу, выплывающему из глубины, на бакенах покачиваются чайки. На берегу, от постовой будки до острова, стелется беловато-сизое, густое облако — то ли роса, то ли туман. Кажется, что лодка вот-вот вонзится острым носом в это облако. Но она с ходу выскакивает на песчаную косу и останавливается. Степа спрыгивает в воду и с веселым смехом тянет ее к берегу. Босая, в лыжных брюках, постриженная под мальчика и, должно быть, еще очень молоденькая, она смахивает на сорванца-мальчишку. Даже имя у нее мальчишеское. И странно, и не хочется верить, что это… его жена. Они долго рассматривают одна другую и молчат. Наконец Степа не выдерживает: