Василий Шурыгин - Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Ладно, Сергей Ильич, хватит о политике! Налей стаканчик живой водицы да захвати гитару! Овсов порядочный нечестивец! — Дьячок перекрестил поставленный перед ним стакан водки. — Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его, а мне на людей бы глядеть ясным соколом! — Выпил. — У меня, Сергей Ильич, святое правило: чего в других не люблю, то и сам не делаю. Дай гитару! — И мягкий, задушевный бас поплыл по комнате:

Над лесом полоска зари стала уже раза в два шире и не розовая, а светлая, с легкой позолотой. Почтарь вкрадчиво подошел к дьячку, когда тот, кончив песню, задумался.

— Метрические книги из церкви изъяли?

— Изъяли.

— Скоро и церковь закроют!

Умные, большие серые глаза дьячка смерили почтаря боковым взглядом.

— Стругов предложил мне вчера стол, шкаф и принять у попа метрические книги, вести запись гражданских актов.

— И ты согласился?

— Согласился.

— Ну, помяни мое слово! Свалят эту власть и повесят тебя Орловы на первой горькой осине.

— У меня по этому вопросу другое мнение. Помнишь, карателей мы ждали? Батя ни в какую не хотел пускать большевиков на колокольню. Я и Володя убедили его не препятствовать. Каратели показали пятки, а нам теперь не стыдно Советской власти в глаза смотреть, понял?

— Понял. Только богачи проглотят большевиков.

— Не проглотят! Живоглотам, Сергей Ильич, аминь, а большевикам — многие лета! — Самаров как вывел последние два слова, что в окнах зазвенели стекла. Почтарь задумался. Дьячок продолжал: — Вспомни-ка, как большевики выборы в учредительное собрание проводили: дети-школьники на всех перекрестках каждому прохожему вручали их листовки и взывали ангельскими голосами: «Тети и дяди, голосуйте за список № 7». А ведь устами младенцев глаголет истина! — Дьячок встал. — Овсов партию левых эсеров организует. О Маркеле я ничего не ведаю! Давай пилу и топор!

Почтарь поднялся.

— Отработай хоть половину того, что я израсходовал на заполнение твоей бездонной утробы. Кто за тебя сегодня на клиросе часы читает?

— Друг мой юный, Володя. Все гласы и тропари на высокой ноте отбарабанит!

Дьячок ушел с пилой на плече и топором под мышкой. На дровосеке под доровой крышей его поджидал сторож почты, он же истопник и дворник, жилистый, сухопарый старик с блеклыми глазами. Хукая в ладони, он танцевал и постукивал мерзлым лаптем о лапоть. Только что успели пильщики положить на козлы трехаршинный березовый чурак, к почте шумно подкатило десятка полтора розвальней. С передних саней соскочили Ромась, Вордак и Северьянов. Все трое были вооружены винтовками. Их сани свернули к крыльцу почты и остановились. Остальные подводы с шумом и говором бойцов волотряда помчались в Красноборье. Северьянов, очистив ствол своей винтовки от налипшей соломенной трухи, постукивая подошвами сапог о звонкие деревянные ступеньки, взбежал на крыльцо. Через небольшой тамбур прошагал в узкую прихожую, которая отделялась от почтовой конторы перегородкой с маленьким волоковым окошечком.

Ромась уселся на длинную скамью и начал перематывать смерзшиеся онучи. Вордак с Северьяновым стали ходить по узенькой длинной комнатушке, толкая друг друга плечами при встречах. Сделав три-четыре конца, оба как по команде остановились. Вордак приставил винтовку к стене за спиной Ромася и постучал в закрытое окошечко.

— Кто там? — сердито отозвался почтарь.

— Свои, открой!

Окошечко открылось. Сперва высунулся бледный подбородок, затем черные усы:

— Ах, это вы? — Глаза почтаря забегали, выражая собачью преданность. — Заходите, заходите, товарищи, сюда!

— Зайдем? — подмигнул Северьянову и Ромасю Вордак.

— Мне и здесь хорошо! — возразил Северьянов, начавший снова мерить пол широкими шагами.

— А мне и возле холодной печки не жарко, — отозвался Ромась, завязывая под коленом оборину.

— Ну, так я один, к начальству поближе! — Вордак зашел за перегородку: — Почта опаздывает?

— Кто ее знает! У нас телефона нет.

— Октябрьскую революцию совершили, а у тебя телефона нет! Тряхни по-большевистски начальство, проведут. Надо требовать, а не ждать!

— Нас приучили ждать! — осторожно возразил почтарь. — Мы люди терпеливые.

— Всякому терпению бывает конец!

— Конечно, и сырые дрова загораются!

— То-то ж! Надо, Сергей Ильич, действовать с большевистской верой в свое правое дело! А правому за честь хоть голову с плеч.

Почтарь вздохнул:

— Добро тому, кто верует.

— А ты что ж, Советской власти не веришь?

— Как можно власти не верить.

— Ну, значит, садись и пиши заявление на имя волисполкома. Буду в городе, тряхну твое начальство!

В прихожей слышно было, как заскрипело перо почтаря по сухой гербовой бумаге. Вордак диктовал.

Стук обледенелых лаптей в тамбуре отвлек Северьянова от того, что происходило за перегородкой. Он выжидающе уперся глазами в дверь, которая медленно отворилась. Подталкиваемый в спину, порог перешагнул Корней Аверин.

— Домой собирался улизнуть! — доложил Семен Матвеевич, ступая следом за своим приятелем. — Говорит, из лесу выехали: на поле я вам не слуга.

Лесник вытер рукавицей заиндевевшие усы и бороду.

— Наше дело лесное. Прикажете, по лесу еще три дня и три ночи водить буду, а в поле я без глаз.

— Не хнычь, а лучше скажи, — подступил к нему Семен Матвеевич, — какое куракинское добро закопал осенью на луговине, возле Соколиной горы? Ульяна видела.

— Твоя Ульяна соврет — не дорого возьмет. А ты, Семен, не суй — я тебе говорил и говорю — носа в чужое просо! Ульяна твоя и мне в прошлое воскресенье баила, что видела, как ночью в твою трубу ворона летела, а у той вороны на хвосту собака сидела.

Семен Матвеевич поковырял чем-то в трубке, зажег в ней зажигалкой, предложенной ему Ромасем, вонючий мусор самосада, перемешанного с пеплом, затянулся раза три и снова принялся за своего друга.

— Ты, Корнюша, не виляй! Княжеское добро в лесу зарыл? Зарыл. И князя поджидаешь! Люди слышали, как тебя князь уверял, что Советская власть короткая и что он не сегодня-завтра следом за немцами с виселицей к нам в Красноборье заявите я.

— Отстань, Семен. У всякого Гришки свои делишки!

Семен Матвеевич умостился на лавке и приказал леснику сесть рядом с ним:

— Горе ты, а не человек! Посадил тебе князь блоху за ухо, а товарищ Вордак и почесаться не дает! Все равно нам с тобой от Маркела теперь первая петля.

— Я человек подневольный.

К почте, шумно скрипя полозьями, подъехали сани. В прихожую ввалились Ковригин, Стругов в шинелях с винтовками на ремнях через плечо и Даша в овчинном полушубке и солдатской папахе с медицинской сумкой.