Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Негодяй с минуту глядел растерянно.

— Портного. У меня здесь до вчерашнего дня портной работал…

Вася шагнул к нему — второй удар был не слабее первого.

— Это для твоего портного, можешь ему передать.

Мы в этом доме взяли все, что только могло понадобиться партизанам.

— Заруби себе на носу, подлюга, — предупредил Завьялов, уходя, — мы еще придем и не раз придем. Не одумаешься — судить будем.

По всем дорогам, везде, где проходили фашисты, оставались зловещие следы — сожженные села, свежие могилы…

Усакино они — уже в который раз! — уничтожили. Но с тем большей гордостью смотрели мы, проезжая мимо этого села на обратном пути в лагерь, как крестьяне, вернувшиеся сюда из леса, упорно строили на старом месте новые землянки.

Опять знакомые чащобы, в одеждах сказочной белизны тихо дремлют деревья, ни одна ветка не шелохнется. Тут, бывало, стоял наш часовой, а теперь никто нас не окликает. Тоскливо стало в лесу. Чей-то еле заметный след на снегу — это беляк бегает сюда лакомиться корой молодых осин. Совсем недавно мы, возвращаясь сюда, чувствовали себя как дома, а сейчас мы настороженны, то и дело озираемся. Кругом валяется множество полузасыпанных снегом листовок. Савицкий поднимает одну и читает вслух. Это, оказывается, фашисты обращаются к нам, называют нас бандитами и грозят уничтожить. На другом лоскутке бумаги черным по белому написано: «Товарищи партизаны!» Вася бледнеет от негодования.

— Ишь ты, а я и не знал, какие они мне товарищи. — Вася продолжает читать: — «Вы не знаете отдыха ни днем, ни ночью, вам холодно, у вас нет хлеба, соли, табака. Приходите к нам, мы встретим вас, как братья…».

На следующей листовке крупный черный заголовок гласит: «Вы все еще партизаните? Ведь мы вас всех еще летом уничтожили».

Справа от дороги, на снегу, нарисована гигантская фигура человека, каждая рука длиною в несколько метров. В него воткнут крест, на котором написано по-немецки: «Партизан капут».

— Ну, — замечает Завьялов, — то великанами рисуют нас, то пишут, будто мы от голода и холода гибнем…

Рядом стрела, и крупными буквами выведено по-русски: «Смотри туда!» Мы взглянули. На толстой жерди, закрепленной концами на ветвях двух деревьев, растущих по обе стороны дороги, висят два гитлеровца. На снегу под ними надпись: «Добро пожаловать!»

— Вот так ладно, — говорил Савицкий. — Работа свежая. Это место мы назовем «Триумфальными воротами».

Свое задание мы выполнили, но сидеть в лагере без дела не в правилах разведчиков, и мы приняли предложение Савицкого побывать в его родной деревне.

Деревня, где жила мать Васи, находилась далеко от леса, близ железной дороги, и потому в нее до той поры партизаны почти не заглядывали.

Мы ехали вьюжной ночью на двух санях. Слабый свет луны, едва видимый за тучами, смутно озарял дорогу. В деревне встретили нас громким лаем собаки. Звуки гармони к нам донеслись еще издали. Мы остановились у хаты, в которой светились окна. Разглядеть, что делается внутри, было невозможно — стекла затянуло толстым слоем льда.

Мы распахнули дверь и очутились в большой комнате, полной народу. Было жарко и накурено. При виде нас гармонист перестал играть и забился куда-то в дальний угол, танцующие еще мгновение вертелись, потом остановились и стали отступать к противоположной стене.

Не привыкшие к таким встречам, особенно со стороны молодежи, мы застыли, изумленные и возмущенные. На наше приветствие ответили немногие, и то тихонько, боязливо.

— Играйте, — обратился я к музыканту, — мы вам не помешаем.

— Гармонь испортилась… К тому же поздно, пора по домам, — ответил тот.

— Дай-ка мне эту испорченную гармошку, я вам покажу, как она веселую сыграет, — произнес Завьялов.

Музыкант протянул ему гармонь с таким видом, словно навеки прощался с ней.

Завьялов перед войной окончил музыкальную школу и прекрасно играл. Танцы, однако, не возобновились, никто не трогался с места. Я видел — Ваня вот-вот взорвется от негодования. Меня, признаться, тоже разбирала досада. «Как же это так, в самом деле, — думал я, — эти парни и девушки всего полтора года назад были комсомольцами, пионерами, учились в советских школах, работали в колхозах, почему же они сейчас так отчужденно смотрят на нас?»

В эту минуту Савицкий, стоявший до сих пор в тени, шагнул вперед.

— Вася! — К нему подбежала двоюродная сестра, девушка лет восемнадцати.

— Вася! Вася! — раздалось со всех сторон.

— Стойте! — остановил он всех. — Вы же с моими друзьями не захотели поздороваться, почему же вы так радуетесь мне?

Вася на минуту замолчал, сверлящим взглядом заглянул каждому в глаза и продолжал:

— Мне стыдно, честное слово! Вы думаете, не понимаю, почему вы нас так встретили? Одного или двух полицаи могли убедить, что мы бандиты, грабим и убиваем собственных отцов и матерей, но всех вас, я знаю, обмануть нельзя. Есть, может быть, тут и такой, что завтра, а то и сегодня, как только мы уедем, даст знать в комендатуру, донесет на тех, кто радовался нашему приходу, танцевал с нами… Как думаешь? — обратился он к рослому парню с тонкой ниточкой усов над пухлыми губами, одетому в новенький военный костюм. — Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь… Может, и ты из тех, что первыми бегут с доносом?..

— Вася, не говори глупостей, — перебил тот неуверенным голосом, — мы же с тобой старые друзья…

— Молчи лучше… Бывшие друзья — вот как! Что из того, что мы с тобой восемнадцать лет жили рядом, сидели на одной парте, вместе ходили на гулянки, куролесили, потом четыре года переписывались… Представь себе, вхожу, вижу, как ты дерешься с одним из этих двух, — Савицкий показал на меня и на Ваню. — Я их обоих знаю меньше двух лет… Как по-твоему, стал бы я разбираться, кто из вас прав? Как бы не так! Говорю тебе твердо: ты кончил бы плохо… Сбился ты, парень, с дороги, не туда свернул…

— Хватит, — попытался Ваня утихомирить его, — оставь его в покое.

— Не могу. Обида меня грызет. Я был шахтером, а он лейтенантом. Почти в одно время мы оба вернулись домой. Те считанные дни, что я провел в деревне, места не мог себе найти, не из страха перед немцами, а стыдно было людям в глаза глядеть. Когда встречал, бывало, нашего старого учителя, мне казалось — он краснеет, что воспитал такого… И вот скоро уже год, как я ушел из дома, а он, лейтенант, все еще пляшет на гулянках… Чего же ты ждешь? Хочешь убедиться, чья пересилит, и к тому податься?.. Смотри не опоздай…

Парень слушал, смущенно и растерянно молчал, потом резко повернулся и вышел из хаты.

— Извините, — попробовал кое-кто оправдаться, — мы сомневались, партизаны ли вы…

Посыпались десятки вопросов: что слышно на фронтах, что в Сталинграде, как поживают знакомые партизаны из соседних деревень? Девушки спрашивали, когда мы снова сюда придем, они приготовят теплые варежки, носки, носовые платки…