Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Молодой партизан Михаил Полещук отбросил в сторону винтовку и занял место товарища. Бешено застрочил партизанский пулемет.

Силич сидел со своими людьми в укрытии возле кладбища.

— Савицкий, — обратился он к сержанту, — как вы расставили бы людей, если бы руководили засадой?

Так уж у нас было заведено — вплоть до той минуты, когда показывался противник, все в засаде шло так, как если бы это были занятия по партизанской тактике.

Савицкий не успел ответить. Вдали прозвучали три выстрела — тревога.

— А что вы предприняли бы сейчас? — невозмутимо продолжал Силич.

— Выяснил бы обстановку.

— Скорее же! Отправляйтесь со своим отделением!

Партизаны заняли свои места. В эту минуту прибыл гонец с вестью, что немцы у заставы. Силич, бросив на ходу несколько слов командиру разведки Боровскому, отдал команду:

— Кратчайшей дорогой — к лагерю!

В лесу грохотала стрельба — застава вела неравный бой с врагом. Силич уверен в своих партизанах, но как долго смогут пятеро людей удерживать роту вооруженных до зубов гитлеровцев?..

Навстречу нам мчался второй связной. Еще издали он крикнул:

— Лагерь полностью перебрался!

Силич отер со лба крупные капли пота, разгладились тонкие морщины, только что покрывавшие его выдубленное ветром и солнцем лицо, — опасность, нависшая над лагерем, миновала.

С криком «ура» мы бросились на врага. Немцы, боясь отстать один от другого, собирались, словно овцы, в кучу, наши же, наоборот, рассыпались по лесу, и каждый, как притаившийся охотник, выжидал минуту, чтобы без промаха сразить показавшегося фашиста.

До вечера длился бой. Когда совсем стемнело, мы отошли в лагерь, а оставшиеся в живых немцы все еще блуждали по лесу, охотились друг за другом, принимая своих за партизан, вели беспорядочную стрельбу.

Начальник штаба допрашивал пленных.

— Вы знали, где находится наш лагерь, или случайно повернули сюда? — Вопрос задан низкорослому костлявому ефрейтору.

— Мы заметили на дороге просыпанное зерно и предположили, что оно нас прямиком приведет к хлебу. Когда вы на нас напали, мы поняли, что нас, словно кур, зерном заманили в ловушку, но уже было поздно…

Кругом рассмеялись. Никто не стал доказывать, что на самом деле это не так. И в деревнях все были убеждены, что мы нарочно рассыпали зерно, чтобы заманить немцев в лес.

С неделю мы жили в новом лагере. Стояла осень. В один из вечеров завыли холодные ветры, ночью ледок затянул лужи. Зима пришла неожиданно ранняя. Выпал снег, и наступили холода. Среди нас не многие имели теплую одежду, в шалашах жить стало невозможно, и мы перебрались в зимний лагерь, который хозяйственный взвод готовил для нас уже долгое время.

Леса… Леса…

Дремучие, густые Усакинские леса сливаются где-то там, за горизонтом, с другими лесными массивами Белоруссии.

До войны даже в самом Кличевском районе не все, вероятно, знали о существовании села Усакина. Зато, когда фашисты оккупировали Белоруссию, село Усакино и Усакинские леса стали знамениты не только в Могилевской области, но и далеко за ее пределами.

Вспоминается разговор с пленным немецким солдатом. Среди других ему был задан такой вопрос:

— Скажите, какие вы знаете города в Советском Союзе?

Он назвал:

— Москва, Ленинград, Сталинград, Севастополь и… Усакино.

Однажды мы подбили немецкий самолет. У летчика была обнаружена карта, на которой черными крестиками были помечены партизанские села. Усакино же было, кроме того, еще обведено красным кружком. И действительно, село бомбардировали большее число раз, чем насчитывалось в нем хат. Но после каждой бомбежки там вырастали новые землянки, и Усакино продолжало существовать.

Наш зимний лагерь находился в лесу, километрах в двенадцати от Усакина. Пусть свирепствуют жестокие морозы, лютые вьюги — им в землянки не забраться, у нас тепло, докрасна накалены железные печки.

Немцы неожиданно нагрянули на деревню недалеко от Усакинского леса. Нужно было немедленно установить их численность, вооружение, а главное — выяснить намерения. Наши кони запряжены в санки.

Натянув на себя белые маскировочные халаты, мы отправились в путь.

Последние несколько дней не прекращалась метель, даже в лесу занесло все дороги. Сухой снег бил и колол лицо. Заденешь невзначай головой или автоматом ветку, пушистый покров сорвется с дерева и осыплет тебя с головы до ног ледяной серебристой пылью.

Наш путь лежал через Мачиск. Мы с трудом туда добрались. Двигаться дальше без проводника было невозможно, а найти его оказалось не так-то легко — кроме стариков и женщин с детьми никого в хатах не было. Еще днем здесь узнали, что близок враг, и все, у кого только хватило сил, ушли в лес. Как ни жаль было, пришлось в одной из хат попросить старика одеться и ехать с нами. Он не заставил себя упрашивать. Польщенный тем, что мы ему доверяем такое серьезное дело, он словно помолодел. В пути у старика — звали его Митрич — обнаружился досадный недостаток: он был необычайно словоохотлив и обижался, когда его останавливали.

Выехав из леса и убедившись, что теперь уже сами доберемся до деревни, мы поблагодарили деда и отпустили домой. Велико же было наше удивление, когда он отказался уйти. Выяснилось, что ему страшно идти одному. Взять его с собой мы не могли — это могло быть опасным для него и обременительным для нас, тем более что в дальнейшем нам мог понадобиться другой проводник.

Когда все же удалось убедить его покинуть нас, он прошел несколько шагов и остановился.

— Товарищ командир, скажите мне ваш пароль.

— Какой?

— Тот, что вы говорите друг другу при встрече…

Выполнить его просьбу было невозможно. Наш пароль был действителен для всех партизан и менялся не чаще одного раза в пять дней, за исключением тех случаев, когда он становился известен врагу. Но Митрич упрямо твердил свое:

— Не хочу, чтобы партизан, родной человек, меня загубил.

— Хорошо, — нашелся вдруг Чижик, — я тебе доверю наш пароль.

Мы в замешательстве смотрели на Ваню. Лицо его было серьезно, невинно глядели голубые глаза.

— Запомни, дед, — произнес он громким шепотом. — «Бум-бум».

— «Бум-бум», — повторил старик. — А что тот должен мне ответить?

«Ну, — подумал я, — счастье, что в лесу его сейчас никто не встретит».

— «Пятнадцать на тридцать», — ответил ему не моргнув Чижик.

Митрич пустился в путь, и ветер донес его бормотание:

— «Бум-бум». — «Пятнадцать на тридцать». — «Бум-бум»…

Полтора года спустя, уже после соединения с частями Красной Армии, мы снова оказались в Мачиске. У развалин дома я увидел в кругу бойцов деда.

— Не думайте, — говорил он, — что мы тут сидели сложа руки. Уж на что я, старый человек, и то однажды ночью ходил с партизанами в разведку.