Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

У свежей могилы дали суровую клятву:

— Мстить, беспощадно мстить!

Возле шалаша, где находился штаб, у костра, ссутулившись и охватив руками колени, сидел Коваль, наш комиссар.

— Эх, Костя, Костя… — шептал он.

Рядом, уткнувшись лицом в солому, лежала его жена, старший фельдшер нашего лазарета, и навзрыд плакала.

Моим первым командиром в отряде был Василий Савицкий. К партизанам, рассказывают, он явился вооруженный с ног до головы, восседая на облучке новенького фаэтона, запряженного парой горячих коней. Вместе с ним прибыл его друг, фельдшер, слегка прихрамывавший на правую ногу. Савицкий заявил, что этот недостаток товарища он берется возместить — будет драться за двоих, только бы того приняли вместе с ним в отряд.

Фаэтон был приспособлен под пулеметную тачанку, а Савицкий стал разведчиком. Он всегда первым вызывался на самые опасные задания, в бою вел себя так, словно верил, что заговорен от смерти. Слово «невозможно» для него, казалось, не существовало.

Везде, где требовалась отчаянная смелость, его неизменным и верным сподвижником был Ваня Чижик, самый молодой разведчик, славившийся в отряде силой, смекалкой, беззаветной удалью. В родной деревне еще в детстве за Ваней укрепилось прозвище «Лысенко» — у него и сейчас была заметная плешинка над виском. Сверстники, рисковавшие дразнить Ваню, ходили исцарапанные им до крови. Он своего добился, его стали величать по имени-отчеству — Иваном Иванычем.

Вначале Савицкий думал сделать из меня что-то вроде заведующего хозяйством отделения, но, к моему счастью, я в этой роли сразу провалился.

Прежде всего выяснилось, что я понятия не имею, как запрячь коня. Савицкий и Чижик лежали, растянувшись, на подводе и снисходительно улыбались, глядя, как я, претерпевая всяческие мучения, пытаюсь одержать верх над нашим упрямым Воронком.

— Иван Иваныч, может, вздремнем, пока он кончит?

— Пожалуй, поспим, а за это время, глядишь, и война кончится…

Я сердито оттолкнул от себя оглобли, взобрался на подводу и улегся на свежем сене рядом с ними. Новенький позволил себе такую дерзость, — это оказалось для них неожиданностью. Они переглянулись, и на лице Чижика я прочел: пусть только командир позволит, и ты мигом слетишь с телеги.

Савицкий соскочил на землю, затянул широкий ремень со звездочкой на пряжке, расправил гимнастерку, затем тихо и зло отчеканил:

— Встать!

Я учился в военной школе и знаю, как надо стоять перед командиром. Быстро спрыгнув, я остановился в нескольких шагах от Савицкого, вытянулся, опустил руки и поднял голову.

— Что я вам приказал?

— Запрячь коня.

— Почему не выполняете приказания?

— Не умею, прошу показать…

Чижик лежал на траве и корчился от смеха. Если Савицкий настоящий командир, мелькнула у меня мысль, он Ване этого не спустит — дисциплина одинаково обязательна для всех.

В ту же минуту сержант повернул к нему голову и крикнул так, что многоголосое эхо раскатилось по лесу:

— Встать!

У Чижика улыбка застыла на губах. Не совсем еще уверенный, что приказание относится к нему, он не спеша встал и начал медленно отряхивать травинки, приставшие к одежде, подтягивать голенища до блеска начищенных сапог, приспущенные гармошкой.

Показав на меня, сержант строго произнес:

— Учись, как надо стоять перед командиром.

— Меня никто не учил, — обиженно оправдывался Чижик.

— Так и нечего смеяться над товарищем. Вместе запрягите, будете учить друг друга.

У Ивана Иваныча сердце отходчивое — не прошло и полчаса, как он снова покатывался со смеху. Чижик вообще любитель посмеяться. Если верить Савицкому, он только за веселый нрав и взял Чижика к себе в отделение.

Было около полуночи, когда наше отделение прибыло в деревню, где находился небольшой вражеский гарнизон, с заданием заготовить продовольствие. Благополучно управившись с заданием, мы к утру достигли одного из наших партизанских сел, откуда меня с Завьяловым отправили в разведку километров за десять.

Когда мы вернулись, солнце уже садилось. В комнате, где нас дожидался Савицкий с товарищами, стояло сизое облако табачного дыма, сержант залихватски плясал, ребята казались веселее обычного. Чижик отозвал нас в сторону и таинственным шепотом сообщил:

— Вашу долю самогона я припрятал…

Мы пить отказались.

— К десяти часам вечера мы должны вернуться в лагерь, — напомнил Завьялов Савицкому.

Последний прикинулся, будто не слышит. Мы вышли, запрягли коней, устлали повозки свежим сеном, затем вернулись в хату, и Завьялов громко, чтобы все слышали, обратился к Савицкому:

— Товарищ сержант, разрешите доложить.

— Докладывай.

— Все готово, можно ехать.

— Позднее, побудем еще немного…

— Товарищ командир, не имеем права, одевайтесь, — поддержал я Завьялова.

И снова сердился на меня Чижик, клялся, что еще раньше знал — с этим новичком не оберешься хлопот…

— Он уже не новичок, — откликнулся Савицкий, и смущенная улыбка приоткрыла его крупные белые зубы.

Лошади бегут быстрой рысью, под копытами сухо шуршит листва, густо устилающая дорогу. По небу несутся пунцовые облака. Поднимается пронизывающий ветер.

Прибыв в лагерь, мы выстроились, и Савицкий рапортовал Боровскому о выполнении операции.

Наш старшина, уже успев тем временем порыться в наших повозках, спешил сюда.

— Товарищ командир, сколько Савицкий, по его словам, взял свиней? — обратился он к Боровскому.

— Одну.

— Так вот, я вам докладываю — двух!

Боровский один из самых строгих и взыскательных командиров в отряде. От своих разведчиков он требовал, чтобы и в лагере, и в особенности за его пределами их поведение было безупречным. Проступок он иногда мог простить, но ложь — никогда. Это знают все.

— Сержант, сколько вы взяли свиней?

— Одну.

Командир разведки пригласил Савицкого и старшину к себе в шалаш. Мы остались ждать — команды разойтись не было.

— Чижик, — шепнул я, — сколько было свиней?

— Ты же слышал, что одна. — Ваня в сильнейшем раздражении махнул рукой.

Савицкий вышел из палатки, при свете костра были видны красные пятна на его лице.

— Товарищ командир, можно разойтись? — раздался чей-то голос.

— Я уже не командир, — ответил он не останавливаясь.

Боровский вызвал к себе поодиночке каждого из нас, и всем был задан один и тот же вопрос:

— Сколько взяли свиней?

Все отвечали:

— Одну.

Нам было не до ужина — мы лежали у костра, слушали, как потрескивают ветки в огне. Появился Кирик. Он переходил от одного к другому на цыпочках, как если бы тут лежали тяжелобольные, и, чтобы показать свою солидарность с нами, всячески ругал старшину, обвиняя его во всех смертных грехах.