Михаил Лев - Если бы не друзья мои...
- Название:Если бы не друзья мои...
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Художественная литература
- Год:1986
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Лев - Если бы не друзья мои... краткое содержание
В настоящее издание вошли две повести: «Если бы не друзья мои...» (1961) на военную тему и «Юность Жака Альбро» (1965), рассказывающая о судьбе циркового артиста, которого поиски правды и справедливости приводят в революцию.
Если бы не друзья мои... - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Выписать! — кричит гауптман. — Выписать и сообщить в часть, что он симулянт.
Карл настораживается. Скверно, ох, скверно, когда в твоем присутствии говорят на непонятном языке. Будь его власть, он отменил бы все языки, кроме немецкого. Вот и сейчас приходится верить переводчику, а ведь, кем бы русский ни был, доверять ему нельзя. По-видимому, ему, Карлу, голову морочат, говорят не о болезнях, а о старом, облезлом коте, которого он ненавидит так же люто, как его хозяина. Одно понятное слово он все же уловил: симулянт. Да, конечно: здесь лежат почти одни лишь симулянты! А как же! Вот в глазах у того, который только что жаловался плаксивым голосом, еще не погас насмешливый огонек.
— Поди сюда, — подзывает Карл Аверова. Властным движением руки он велит всем остальным отойти в сторону, а Аверову приказывает: — Переведи точно, слово в слово, все, что здесь было сказано. Что ты долго думаешь?
Карла несколько успокаивает, что Аверов упоминает Ваську. Стало быть, не врет.
— Не сметь! — теперь на Аверова кричит Крамец.
— Почему? — Карл уже догадывается, в чем дело, и бросает на главврача злой взгляд. — Ну, говори, — приказывает он больному.
— Господин фельдфебель! Кот лазит по палатам, забирается на койки, а ведь у него дизентерия и чесотка. Пока его не прогонят, нам не выздороветь.
Возможно, ни один кот в мире не был источником столь ожесточенных споров, как Васька, а он лежит себе как ни в чем не бывало, вертит хвостом и следит за мухой, которая медленно ползет по полу. Откуда ему знать, что в эти минуты решается его судьба.
— Скажите вы, — обращается Карл к помощнику главврача, — кот болен?
Анатолий Леонидович, помещавшийся в одной комнате с Крамецем, больше всех страдал от присутствия Васьки. К тому же это был подходящий случай напакостить шефу и, чем черт не шутит, может, занять его место…
— Болен, — подтверждает он, — и я об этом неоднократно предупреждал господина гауптмана.
— Так вот чем, доктор, вы занимаетесь! — Карл бросает на Крамеца оценивающий взгляд, словно снимая мерку для гроба, затем приказывает закрыть окна и двери, а сам нагибается к Ваське.
Но, чувствуя рядом своего защитника, Васька, вспомнивший все перенесенные надругательства и обиды, и не помышляет сдаваться. Шерсть на спине встает дыбом, в глазах зловещие зеленые огоньки, он выпускает когти и шипит, как змея. Изогнутый вопросительным знаком хвост дерзко торчит. «А ну-ка, — как бы дразнит Васька Карла, — а ну-ка, тронь меня, если ты такой герой!»
Героем Карл никогда не был. Разъяренного кота испугалась не только ленивая муха, но и доблестный фельдфебель гитлеровской армии: он отступил на заранее подготовленные позиции. Но обида, считает Карл, нанесена не только ему, а в его лице самому фюреру, которого он здесь представляет. А этого допустить никоим образом нельзя. Он приказывает:
— Господин гауптман, через минуту кот должен висеть на дереве напротив окна.
— Разрешите… — Главврача начинает душить тяжелый кашель заядлого курильщика.
— Не разрешаю. Приказываю!
Крамец разводит руками, густо поросшими рыжей щетиной.
— Понимаю, господин фельдфебель. Но вы ведь сами видите, он не подпускает к себе чужих.
— В таком случае вы его повесите сами. Слышите? Я жду!
ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ
Еще в Могилевском лагере доктор Зоринкин как-то сказал: «При таком голодании действует совсем иной календарь. Сейчас невозможно вести счет времени днями и неделями. Здесь вечностью кажутся минуты, потому что каждая приносит невыносимые страдания».
Но когда Алвардян пытался наложить на себя руки, этот же доктор, сам от слабости едва шевеля губами, втолковывал ему: «Есть вещи более страшные, чем голод, — это безнадежность, отчаяние, когда в твоем исхудавшем, истощенном теле не осталось места ни для каких чувств, кроме страха. Так бывает, когда ты уже не способен осознать, что жизнь действительно непобедима, что презрение сильнее смерти, что никогда и никому не дозволено сказать — все кончено. Никогда, ибо может прийти то, что называется вторым дыханием».
Как не вспомнить эти несколько высокопарные, но от сердца идущие слова, когда ты видишь вокруг себя людей, которые ради спасения собственной шкуры продались врагу! А они как раз и лечатся в этом лазарете.
Днем, когда они натягивают на себя ненавистные серо-зеленые мундиры, я знаю твердо: у каждого из них душа черна, как сажа, и не сегодня завтра они обагрят свои руки кровью братьев. В эти часы я проклинаю жизнь: мне приходится выносить мусор, мыть полы — обслуживать врагов.
Но вот наступает ночь, и, словно повинуясь взмаху волшебной палочки, кое-кто из этих людей меняется: очевидно, темнота помогает им освободиться не только от постылой одежды. Проходит вечер, другой, я прислушиваюсь и не верю ушам своим. О чем бы здесь ни говорили, все всегда сводится к разговору о еде, и все же один вчера вслух высказал то, о чем, быть может, думают и еще некоторые. Со стоном у него вырвалось: «Лучше бы уж мне околеть в лагере».
На чью-то реплику, что, мол, голод не тетка, немедленно из противоположного угла палаты последовало возражение:
— Не всегда. Вот вернусь и, если захотите, расскажу вам правдивую историю.
Что я знаю о человеке, который собирается доказать, что есть нечто более могущественное, чем голод? Он похож на мастерового. Тихий, скромный, с умными глазами и добродушной улыбкой, обнажающей белые, выпуклые, как дольки чеснока, зубы. Этого очень мало, чтобы судить о человеке. Его фамилия Хромов. Иван Хромов. Он здесь всего несколько дней. За это время он успел починить остановившиеся часы, наладить сломанный шприц, вырезать из щепок фишки для домино. Привычка рабочего человека ко всякой вещи подходить с одной меркой — а нельзя ли ее исправить, переделать, улучшить?
И этот же Хромов назначен командиром отделения «добровольцев». Как и на Аверове, на нем погоны унтер-офицера. Какой же из двух Хромовых возьмет сейчас верх? Что он собирается рассказать?
Я прикорнул на полу возле окна. В проходе между койками узкая полоска лунного света. А за окнами медленно плывет ночь. Как дым в морозный день, над крышами завивается легкий туман.
Хромов возвращается, укладывается поудобнее на своей койке, закуривает. Когда он затягивается, тлеющий огонек самокрутки освещает стянутые к переносице брови, сомкнутые веки и морщины на юношеском лбу. Может, он клянет себя за излишнюю словоохотливость? Но, по-видимому, он уже не властен над собой и, отлично понимая, чем он рискует, отбрасывает прочь сомнения и высказывает то, что долго копилось в душе.
— Служил я в оружейной мастерской, в пулеметной роте, — начинает Хромов, — стояли мы под Москвой, в Серпухове. Сам я родом из Костромской области. Наш хлеб — это лес. Куда ни глянь, кругом лес. До армии я большого города и в глаза не видал. На службе, особенно на первых порах, приходилось мне не сладко. Рассказывают о замке пулемета «максим», а я мыслями на вечерке в соседней деревне. После карантина все просят увольнительные в город, а я ищу уголок потише да потемнее.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: