Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Что мне сказать Томе, если она придет сюда со своей козой? Если нужда заставит, обманешь кого угодно, только не ребенка. Уж лучше спрячусь от нее. Жалко, что у Стефы нет моего домашнего адреса. Если мне сегодня не удастся вырваться из оков, мои родные так и не узнают, где гниют мои кости.

Кто-то поднимается по лестнице. Условный свист — у Саши что-то не ладится, и он зовет меня на помощь.

Наконец наступили сумерки. Картежники начали собираться за столом. Я взял ведро горячей воды, тряпку и отправился к Аверову в комнату.

— Казимир Владимирович, я уберу у вас.

— Хватился тоже. — Он удивленно вздернул брови.

— Рано утром я не хотел вас будить. Днем у вас сидел Крамец. Перед уходом он предупредил меня, что, если завтра найдет у вас хоть пылинку, свернет мне шею.

Я-то знаю, что Аверову сегодня повезет. Будет азартная игра, и он положит в карман изрядный куш. Но он этого знать не может.

Хоть игра еще не началась, Казимир Владимирович уже весь в ее власти. А тут я почему-то пристаю к нему.

— Завтра уберешь, — старается он сохранить спокойствие, но в глазах уже появился зловещий огонек, — сейчас марш отдыхать.

Нет, мне не до отдыха. Не отстану от него, как бы он ни злился. А если бы он догадался, где собака зарыта?.. Иногда мне кажется, что я стою перед ним, как перед рентгеновским аппаратом, и он видит меня насквозь.

— Казимир Владимирович, вы, видать, забыли, что в воскресенье у нас нет теплой воды, а у вас в комнате не продохнешь от селедочного духа. Разрешите, — быстро хватаю мокрую тряпку, сжимаю ее что есть сил, и на полу мгновенно образуется лужа, — не беспокойтесь: я наведу чистоту по первому разряду. Дверь захлопну, ключ отнесу вам.

На благословение я и не рассчитывал, но что сжатые в узкую полоску губы Аверова разомкнутся и извергнут такой поток проклятий и грубых ругательств, я не предполагал. А мне, истерзанному беспокойными мыслями, так нужно было, чтобы именно сегодня Казимир Владимирович был поснисходительней.

Из-под кровати достаю покрытый густым слоем пыли фанерный ящик, смахиваю кучу грязных бинтов, какой-то рваный ватник. Открываю крышку. Сразу отлегло от сердца — гранаты на месте.

Несколько шагов до палаты Хромова кажутся мне километрами. Там никого нет. В потемках нащупываю у него под подушкой полевую сумку, осторожно опускаю туда гранаты. Мой нож уже там. Ну что ж, кое-что сделано.

Когда Аверову не идет карта, он внешне совершенно спокоен, лишнего слова не скажет. Сегодня же он так взволнован и рассеян, что мне приходится дважды повторить: «Казимир Владимирович, возьмите ключ», прежде чем он обращает внимание на мое присутствие. Вместе с толстой пачкой немецких марок, выигранных у Хромова, он сует в карман ключ. Иван, опираясь на палку, поднимается с табурета. Вслед за ним встает Аверов и спрашивает:

— Обещанного три года ждут? Так, что ли? Ты ведь обещал нам сегодня водку. Если у тебя не осталось денег, возьми, сколько надо, у меня.

— Зачем? За исправленные часики мне еще причитается столько и полстолько. Только вот больная нога что-то пошаливает, а идти надо в потемках, да еще по такому переулку, где сам черт ногу сломит. Разве что мой «денщик», — показывает он на меня, — пойдет провожатым. Но увольнительную господин гауптман дал только на меня одного. Может, допишете?

Все игроки с нетерпением ждут ответа Аверова, но он молчит, словно язык у него отсох. Потом он, пошатываясь, делает несколько шагов по выскобленному до яичной желтизны полу, ерошит и без того взлохмаченные волосы. У Аверова в душе явно борются два чувства. Выпитая вместе с Крамецем бутылка самогона только растравила аппетит. К тому же львиная доля досталась Пипину. Об этом уж сам Казимир Владимирович позаботился. С другой стороны, если нас задержат, неприятностей не оберешься.

— Говоришь, дописать? — Казимир Владимирович задумывается. — Исключается! Если обещаешь быстренько обернуться, отпущу и его, да еще за ворота выведу и немного провожу. Идет?

— А ну-ка, слетай в палату, — обращается ко мне Хромов, — возьми у меня под подушкой полевую сумку.

Желание поскорее выбраться из города подгоняет нас. Но Хромов осторожен. Он знает повадки немцев и уже не раз убеждался, что с наступлением темноты они держатся подальше от заборов с узкими калитками. Даже усиленные патрули в это время ходят не по тротуару, а посреди мостовой. Поэтому мы жмемся поближе к домам. Иван, не полагаясь на свое великолепное зрение, каждые несколько минут дает сигнал остановиться и чутко прислушивается к тишине по-вечернему безмолвного переулка, где домики стоят, так тесно сгрудившись, что кажется — стоит взобраться на один, и сможешь, переходя с крыши на крышу, прошагать весь переулок, из конца в конец.

Не доходя до угла широкой и днем довольно оживленной улицы, я притаился между деревьями. Жду. В настороженной тишине ясно слышу тихое покашливание. Значит, можно двигаться дальше. И вот мы снова в узком, кривом переулке, где царит кромешная тьма. Наглухо закрытые ставни не пропускают ни единого луча света.

Был бы я один, мне бы пришлось двигаться на ощупь, и все равно без посторонней помощи я бы ни за что не нашел место, где нас должен ждать партизанский связной.

Но Хромов заранее изучил маршрут, и мы идем быстро. Ненужную теперь палку он бросил. Передо мной маячит его чуть сутулая спина. Я слышу его прерывистое дыхание. Прикидываю в уме: километра два мы уже наверняка прошли. Кажется, позади остался лесокомбинат с высоким забором. Сам я здесь никогда не бывал, а спрашивать у Ивана не стану: без особой нужды нам незачем переговариваться. Комбинат для нас опасен. Он тоже находится недалеко от реки, к которой мы спешим, и его охраняют вооруженные стражники.

Я не ошибся — вот мы уже пересекли узкоколейку и миновали кладбище.

Даже если это наш последний путь, мы все равно уже перешагнули заветную черту, за которой — свобода. Живыми мы им в руки не дадимся. Если кто-нибудь из волчьей стаи попытается нас остановить, пойдут в ход гранаты, и настанет час расплаты, о котором я мечтал во сне и наяву.

Откуда-то доносятся приглушенные звуки, лай собак. Ночь прохладна. Эх, туман бы сейчас, да погуще. Вдруг тьма исчезает, будто покрывало, сдернутое чьей-то мощной рукой, небо раскалывается и превращается в пламенеющий шатер. Мы в чистом поле, и слепящие лучи прожекторов могут зацепиться только за нас — беглецов. Земля, к которой мы припали, не хочет расступиться, спрятать нас.

Похоже, кто-то ведет с нами нечистую игру. Широко открываю глаза и убеждаюсь, что все вокруг опять купается в глубокой синеве ночи. Мы поднимаемся, срываемся с места и бежим, бежим! И снова на нас наваливается чудовищно яркий сноп света, и где-то уже прочерчивают небо трассирующие пули. Одна, шальная, прожужжала совсем близко, как разозленная пчела. Ваня, по-видимому, нашел укрытие. До меня доносится его тихий свист. И хотя снова темно, я ползу к нему, прижимаясь к земле.