Михаил Лев - Если бы не друзья мои...

Долго здесь задерживаться нам никак нельзя. Пусть на четвереньках, но надо двигаться дальше. И, может, ветерок донесет до нас вскоре запах мокнущих в воде ив, что растут на том берегу, куда мы рвемся всей душой.

Человеком из леса, ожидающим нас на условленном месте, оказался Петя — двенадцатилетний парнишка с веслом в руках. Без лишних слов он ведет нас огородами, фруктовым садом, затем мы спускаемся к берегу. Несколько шагов по влажному песку, и мы у лодки, перевернутой днищем кверху. Даже в этой мертвой тишине едва слышен сонный плеск реки, и все же нос лодки, опущенный в воду, намылен белой пеной.

Осторожно, почти бесшумно, мы переворачиваем и сталкиваем на воду лодку. За несколько минут она наполняется водой, хоть вычерпывай ведром. На этой посудине широкую и глубокую реку не переплывешь. Придется послушаться нашего юного проводника и направиться в соседнюю деревню, расположенную тоже на правом берегу. Там, утешает нас Петя, всегда есть лодки. Правда, придется сбить замок с цепи. Но не беда. У Пети там живет родственник, и в случае нужды он нам поможет.

Мы стоим перед по-деревенски широкой дверью, которая, кажется, никогда перед нами не распахнется. Приложиться к ней поосновательней кулаком мы боимся — можно разбудить не только хозяина… А так, едва слышно скрести по оконному стеклу можно и до рассвета. К счастью, я не угадал. Хозяин, по-видимому, просто медлительный человек, и, поднявшись с теплой постели, ему перво-наперво хочется хорошо, до хруста в костях, потянуться, а потом в свое удовольствие изругать непрошеных гостей, тем более что он уверен: ни полицай, и уж наверняка ни немец не будут его будить так тихо и деликатно.

Трудно было его добудиться, но еще труднее с ним договориться. Он не без основания боится выйти из дому в такой неурочный час. Мы и сами понимаем, чем это может кончиться. Ведь часовые на мосту, который совсем не так уж далеко отсюда, вооружены не только ракетницами, но и пулеметом. Где его лодка стоит, Петя знает. Что ж, говорит он, придется с ней проститься, хоть досталась она ему не легко. Да ладно, черт с ней, с лодкой. Но ни ключа, ни весел он нам дать не может, потому что даже осел догадается, что такие вещи на берегу не валяются, а выкрасть их из дому не так-то просто.

Время, однако, не ждет. Мы торопимся, да и хозяину хочется поскорее от нас избавиться. Об этом ему, кстати, настойчиво напоминает жена, качая ритмично поскрипывающую колыбель. После минутного раздумья хозяин сам же дает нам совет, как поступить:

— Крайнее звено в цепи можно руками отогнуть. Вот берите клещи, но, Христом-богом прошу, не забудьте их выбросить в реку, да обязательно на самой середине.

Почти по колено в холодной воде, я из последних сил толкаю лодку, чуть не перевернув ее вместе с моими друзьями, наконец забираюсь внутрь и, с трудом переводя дыхание, усаживаюсь на корме.

Разбуженная река взволнованно плещется вокруг лодки. Если очень внимательно прислушиваться к звукам ночи, так внимательно, как мы, то можно, наверное, издалека услышать частые удары весла и глухое ворчание темной воды, которую я отгоняю руками. Как у всемогущего и капризного человека, чей покой мы вынуждены были нарушить, я готов слезно просить у Березины: «Не сердись, не помогай нашим врагам. Пойми, хоть ты широка и глубока, нам-то в случае опасности некуда будет спрятаться, и проститься нам придется не только с тобой, Березина, а со всем белым светом. Не будь же глухой к нашей беде, прошу тебя!..»

— Гребите быстрее! — шепнул Петя Хромову.

Я придвигаюсь поближе к Ване и берусь за гладкое, отполированное множеством рук весло. И как раз вовремя. Месяц, перевернувшись рогами кверху, собирается окунуться в Березину. Пока он запутался в двух тучках и не может вырваться. Но это ведь ненадолго, а нам еще надо одолеть добрую треть реки. Одна ракета, вторая рассыпаются веером. Хоть мы и знаем, что гитлеровцы могли затеять такой фейерверк вовсе не из-за нас, а просто так, без всякой видимой причины, мы с такой откуда ни возьмись появившейся силой налегаем на единственное весло, что оно не выдерживает и с легким треском раскалывается пополам.

К счастью, ноги уже нащупывают дно, плыть в одежде нам не придется. До берега мы все же добрались по пояс мокрые. Дальше Петя повел нас, как нам казалось, без пути, без дороги. Мы миновали луг, топкую долину, островок кустарника и, прошагав еще порядочный кусок поля, наконец попали в настоящий лес, в густой гостеприимной темноте которого наш провожатый уверенно нашел нужную тропинку. Кажется, если бы судьба предопределила кому-нибудь из нас обнаружить во вселенной новую планету, она не могла бы так обрадовать, как эта почти незаметная лесная тропа.

Позади остались двадцать километров извилистых лессканых дорог, а мы все еще идем и идем. Наконец Петя остановился и, облегченно вздохнув, зал:

— А теперь, пожалуй, можно и отдохнуть. Это уже наша, партизанская, земля!

До предела усталые, мы повалились на траву. Я вдохнул свежий, чистый предутренний воздух и чуть не захлебнулся. От неуемной радости захотелось ликующе закричать во весь голос. Да, закричать, и чтобы в этом крике было ощущение вновь обретенной свободы, гнев и ненависть к врагу. А может, лучше прикоснуться губами к каждому дереву, к каждой травинке, даже к первым опавшим листьям и шепотом им поведать: убежал! Перенес муки семи кругов ада и все-таки вырвался, убежал, чтобы снова взяться за оружие и, не гася чувства справедливой мести, расплатиться свинцом, огнем и динамитом с коричневой чумой, расплатиться за все.

Стояла ранняя осень 1942 года.

Кругом было так тихо, что можно было не только видеть, но и слышать, как отступает ночь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Родные белорусские леса. Годы прошли с тех пор, как я расстался с вами, но вновь и вновь вы выплываете, словно из тумана. Я вижу прямые и неподвижные стволы сосен, гибкие, покачивающиеся ветви берез, затянутые зеленью трясины; вдыхаю запах грибов и поздней лесной земляники, память уносит меня в знакомые деревни, поселки, хутора, где каждая хата, каждый холм и куст говорят о днях минувших, о жарких боях, о долгих зимних ночах у костра, о людях, которые до последней капли крови боролись за счастье народа, беспощадно мстили врагу…

Давно поросли травой наши дороги — узкие партизанские тропы, но я и сейчас вижу все здесь таким, каким оно было в те незабываемые годы. Чаще других встают перед моими глазами Хуновские хутора, место скрещения четырех боевых дорог. Недалеко отсюда есть невысокий, поросший травой холм с установленной на вершине дощечкой. На ней, быть может, еще видна вырезанная ножом надпись:

«Здесь похоронены народные мстители, павшие смертью храбрых в борьбе против немецких оккупантов».