Яков Липкович - И нет этому конца

После той, последней облавы и судебного процесса в районном центре над шестью схваченными изменниками Родины вокруг стало как будто тише. Почти прекратились слухи о нападениях и убийствах.

Еще первые несколько дней, идя на свидание, Крашенков брал с собой автомат. Но при его склонности во всем видеть смешную сторону так долго продолжаться не могло. Уже на четвертый день он пошел с одним ТТ.

Правда, приказ капитана Тереба, запрещавший выходить с территории части в одиночку, оставался в силе. Но Крашенков, чтобы не привлекать к себе внимания, делал небольшой крюк — прямо за санчастью пролезал под колючей проволокой и околицей добирался до забытой дороги.

То же самое он проделал и сейчас.

Был на удивление теплый, солнечный день. Крашенков шел окраиной леса, не упуская из виду ориентир — мелькающие сквозь деревья белые хаты. Кругом была такая веселая и живая сумятица бликов и лучей, что казалось, будто где-то над головой разом во многих местах прохудился доселе крепкий и плотный шатер леса.

В воздухе висела и летала паутина, и Крашенкову то и дело приходилось снимать ее с лица. Обычно угрюмый и молчаливый лес звенел и перекликался множеством птичьих голосов. И даже дятел, оказалось, водился тут. Крашенков остановился, поискал взглядом… Ах, вот ты где!.. Тот тоже замер, прислушался… Удовлетворив свое любопытство, застучал громче и усерднее — наверстывал упущенное. Ну-ну, работай, работай…

Бог ты мой, уже без четверти пять. Надо прибавить ходу!

Интересно, где сейчас Вероника? Тоже, наверное, спешит. Но она почти всегда на пять — десять минут опаздывает. Он словно видел ее перед собой: разрумянившуюся от быстрой ходьбы, в своем обычном синем платке, глухо повязанном у подбородка, в новой, строгой, «як у нашей вчительки», блузке.

Он уже привык к ее опозданиям и принимал их как должное, каждый раз вспоминая слова своего отца: «Заруби себе на носу, сынок, — сказал тот однажды полушутя-полусерьезно, — настоящий мужчина понимает и прощает женщинам их слабости». Со временем он постиг, насколько это верно.

Крашенков повернул вправо. Влево, метрах в двухстах, за деревьями, остался шлагбаум. Сегодня там дежурили Гладков и «фон Штейн». Конечно, он мог бы пройти мимо поста. Но он сам не хотел подводить напарников, если капитану Теребу вдруг станет известно о его походах. Оба так гордились, что за годы службы в армии ни разу не имели взыскания. Одни боевые награды и благодарности.

Вот и забытая дорога!

Чудеса! Потребовалось всего десять тихих и спокойных дней, чтобы он перестал относиться к ней как к страшной и жестокой необходимости.

Все здесь теперь привычно и знакомо. Он шел и узнавал отдельные кусты, деревья, пни, не говоря уже о поворотах и больших ухабах — прямо-таки загородная аллея для ежедневных прогулок.

И только неподвижная глыба тишины, которой лишь поверху касались и задевали птичьи голоса, напоминала о том времени.

Вдали показались три тоненькие березки. Отсюда они с Вероникой сворачивали на свою поляну, находившуюся шагах в тридцати-сорока от дороги. Защищенная со всех сторон высокими кустами боярышника, она тем не менее почти вся была залита солнцем, проникавшим туда между широкими лапами елей и пихт. Там, согретые солнечным теплом, убаюканные тихим шелестом листвы, они погружались в сладостную дрему.

Вероники, разумеется, еще не было.

Он стоял и всматривался в дорогу. Всякий раз в момент появления Вероники из-за поворота он испытывал живую радость. И хотя ничто не выдавало ее приближения, даже шагов и тех слышно не было, он всегда безошибочно предчувствовал, когда она появится. У нее тоже, наверно, было предчувствие, что он здесь, — выходила она из-за поворота с уже готовой улыбкой. Затем, увидев его, глазами договаривала о своей радости остальное.

Прошло еще несколько минут.

По-видимому, ее что-то задерживало… Хотя, если человек обычно опаздывает на десять минут, почему бы ему когда-либо не опоздать на пятнадцать или двадцать минут? Она знает, что он за это на нее не рассердится…

И все-таки он недоволен ею. Неужели нельзя выйти чуточку раньше, чтобы не заставлять его ждать? Он сегодня же ей скажет об этом!

В нетерпении Крашенков ходил взад-вперед.

Не случилось ли чего-нибудь с матерью? Не исключено, что ее уже прооперировали. А может, он зря нервничает? Мало ли какие дела задержали ее! С коровой что-нибудь. Лошадь в лес ушла. В огороде провозилась…

Эта мысль на какое-то время успокоила его. Он почти был уверен, что она вот-вот появится из-за поворота. Решил даже принять соответствующую позу — на нее не смотреть, недовольно поигрывать прутиком. Чтобы почувствовала, как он обижен.

Но время шло, а она не показывалась.

Тогда он не выдержал и дошел до поворота. Пустынно рябила от солнечных бликов забытая колея…

Идти дальше? Хватит и этого! Больше ждать он не будет!

Он повернул назад и зашагал по дороге к селу. Пусть придет и его не застанет! Это будет для нее хорошим уроком…

Проходя мимо берез, он неожиданно для себя свернул к поляне. Просто взглянуть. Ведь здесь был их дом, десять дней делили они здесь солнце и тишину…

И вдруг он увидел Веронику. Она лежала под высокой елью на спине. Лицо ее было прикрыто синим платком. Значит, не он, а она пришла первой! Неужели уснула, дожидаясь его?

— Веро… — хотел позвать, но передумал.

Осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить раньше времени, подошел ближе.

И тут страшная догадка оглушила его!

Он рванулся вперед. Упал рядом на колени и сорвал с лица платок. Вероника была мертва. Ее шею туго сдавливала просмоленная удавка…

Крашенков выхватил пистолет и, не помня себя от горя и ненависти, рывком поднялся и шагнул навстречу притаившимся теням.

И он увидел их.

Они стояли, держа перед собой автоматы, и все трое смотрели на него в упор одинаково тяжелым, усмешливым взглядом. Ужасаясь тому, что уже произошло и еще должно произойти, дорожа мгновеньями, он первым выстрелил в опрокинувшееся лицо бандеровца.

В ответ внахлест ударили бандитские автоматы…

Шло лето тысяча девятьсот сорок четвертого года…

Раю он увидел еще с машины. Она перебегала разбухшую от грязи дорогу, выбирая места посуше. Она была столь погружена в это занятие, что даже не заметила Бориса, на ходу спрыгнувшего с «газика» и бросившегося ей наперерез. И только когда он ее окликнул, она подняла глаза.

— Борька!

Теперь она уже не разбирала, где грязь, где сухо. Было слышно, как шлепали по лужам ее кирзовые сапоги. В нескольких метрах от него она вдруг поскользнулась, но не упала, а, с трудом удержав равновесие, одним махом преодолела оставшееся расстояние. Так и влетела к нему в объятия — вечно чужая зазнобушка!