Яков Липкович - И нет этому конца

— Куда?

— На заставу!..

В маленькой столовой было всего четыре столика. Но больше и не надо: ели все в разное время, по мере того как возвращались из нарядов.

Проголодавшись в поездке, Морев влетел, когда ребята наворачивали уже второе. Он подошел к окошку раздаточной, взял полную тарелку рассольника и сел рядом с Глазковым, доедавшим свои макароны по-флотски. Ел тот неторопливо, даже с ленцой — видимо, приканчивал добавку. Письмо, которое Морев только что взял в дежурке, лежало в кармане брюк. Но он не торопился его вскрывать: все равно знал, что там накорябано. Да и не принято было читать письма во время еды — не дома.

На пороге выросла высокая и стройная фигура начальника заставы.

— Ну что, трудимся? — сказал он.

— Приходится, — подал голос Незаконченное Высшее.

— Да, сразу видно: работа по душе, не то что снег разгребать!

— Так ложка же чище берет! — заметил Игнатов.

— С тобой, Игнатов, у меня еще будет разговор!

— О чем, товарищ старший лейтенант?

— О том. Сам знаешь!

Незаконченное Высшее обеспокоенно посмотрел на Игнатова, который, потупив взор, продолжал ковырять вилкой макароны.

— Вот-вот! — заметив эту молчаливую игру взглядов, сказал начальник заставы.

— Товарищ старший лейтенант, пообедайте с нами! — вдруг пригласил Сухов.

«Хитрит Незаконченное Высшее, выручает приятеля!» — подумал Ревякин. Но в душе он не осуждал ни Игнатова, предупредившего соседний наряд о появлении начальства, ни Сухова за его теперешний ход конем. Нельзя ожидать от солдат взаимовыручки в бою, если каждый из них будет думать только о своей выгоде. Но короткое внушение Игнатову не помешает, пусть не думает, что все вокруг дурачки.

Однако на приглашение пообедать Ревякин ответил вежливо и серьезно:

— Спасибо, я дома поем.

— Дома, конечно, вкуснее, — изрек Синицын.

— Не знаю, не знаю, — несколько загадочно произнес старший лейтенант и отступил в коридор.

Морев ел клюквенный кисель и думал о своем. И вдруг его внимание привлек разговор за соседними столиками.

— Просто ума не приложу, что делать с этим чертовым псом! — сокрушенно вздохнул Сухов.

— Опять, что ли, задел сигнализацию? — спросил Игнатов.

— Ну, если бы раз или два, а то уже четвертый день гоняю Глазкова на место сработки!

— И все в одно время?

— Тютелька в тютельку! Хоть часы проверяй!

— А что это за пес? — поинтересовался Синицын.

— Да обыкновенная дворняга, — ответил Сухов. — Двули!

— Чего?

— Двули. Дворняжка уличная.

— А чего ей там надо?

— Вот это ты у нее сам спроси!

— У нее или у него? — полюбопытствовал Игнатов.

— Не заметил, — ответил Сухов.

— За три дня можно бы и заметить!

— Вам все смех.

— Больше не будем, — пообещал Игнатов и уже серьезно спросил: — Все на том же втором участке?

— Все там! Облюбовал себе местечко у самой системы!

— А старший лейтенант что говорит?

— Хмыкает. «Сами решайте! Еще не хватало, чтобы я за вашими тузиками гонялся!»

— Развивает у нас смекалку! — догадался Игнатов.

— Пристрелить ее, да и весь разговор! — вдруг сказал Синицын.

— Как пристрелить? — недоуменно переспросил Сухов.

— Дать короткую очередь…

— Ты это серьезно?

— А чего такого? Собака же, не человек!

— И ты бы мог?

— Ну чего привязался? — Синицын вспыхнул и вышел из-за стола. — Мог, не мог! А если бы это враг был? Ты бы тоже рассусоливал?

— Тебе не кажется, Синицын, что это сравнение хромает на обе ноги? — с убийственной вежливостью осведомился Сухов.

— Думаешь, раз из Ленинграда, то умнее всех?

— Думаю, но другое.

Синицын обернулся:

— Что другое?

— А вот этого я не скажу.

Синицын, сердито придержав взгляд на тонком лице Сухова, вышел из столовой.

— Морев! — обратился после паузы Игнатов. — Ты бы завез ее куда подальше.

— Ладно! — подумав, ответил тот.

— Что толку? — сказал Глазков. — Все одно вернется!

— Почему вернется? — возразил Игнатов. — Обычно собаки возвращаются к хозяину, а этот наверняка бездомный.

— Завезти бы его километров за сто, за двести, — мечтательно произнес Сухов. — А пятнадцать — двадцать километров для него всего на два-три часа ходу!

— Не разрешат далеко, — сказал Морев.

— Может, отвадить как? — спросил Игнатов.

— Все пробовали: и палки кидали, и камни, — признался Сухов.

— А если табаком или какой-нибудь другой дрянью? — предложил Игнатов.

— Махоркой бы, — сказал Глазков.

— Вспомнил, — насмешливо произнес Сухов. — Да ее уже давно никто не курит!

— В нашей местности курят.

— Ну, может быть, только в вашей, — подковырнул приятеля Незаконченное Высшее.

— Нет, не пойдет! — отказался от своего же собственного предложения Игнатов. — А вдруг в этом месте потом нарушитель пройдет? И собаки не смогут взять след? Вроде бы сами под собой сук рубим.

— Что же делать? — продолжал ломать голову Сухов.

— Послушайте, ребята! — вдруг загорелся Игнатов, — А что, если отдать его Лехе Крылову? Он давно хочет завести собаку!

— А ведь идея! — обрадовался Сухов.

Леха был местный школьник, семиклассник, давний друг пограничников. Славился же он тем, что стоило ему только заметить в поселке или поблизости подозрительного человека, как он сразу сообщал на заставу. Так с его помощью недавно был задержан опасный уголовный преступник, намеревавшийся перейти границу. Леха был свой в доску, и, если его о чем-нибудь попросить, он разобьется в лепешку, а сделает…

— Давно бы так, — одобрил такое решение Морев.

Морев устроился за угловым столом с подшивками центральных газет. Перед ним лежали два письма. Одно из них, то самое, что терпеливо поджидало его в дежурке, он уже прочел. Как и чувствовал, в нем не было ничего нового. Только чуть больше беспокойства.

Второе письмо — в помятом, потрепанном, уже местами подклеенном конверте — оставалось нераспечатанным.

В Ленинскую комнату заглянул вернувшийся с обеда старший лейтенант Ревякин. Ткнулся взглядом в худую костлявую спину Морева, в лежавшие на столе письма, но ничего не сказал. Только подумал, что в них, возможно, находился ответ на вопрос: почему тот в последнее время ходил какой-то унылый, раздраженный. Конечно, можно было бы тут же подойти к солдату и, как это всегда делал замполит, заговорив о чем-нибудь постороннем, как бы между прочим спросить, что пишут из дому. И Морев волей-неволей вынужден будет сказать правду. Или же хоть немного, но приоткрыть душу.

Но сейчас Ревякину было некогда — только что позвонили из комендатуры и потребовали немедленно связаться с ними. И поэтому разговор с Моревым он решил отложить на вечер. В конце концов, несколько часов ничего не решают.