Андрей Молчанов - Новый год в октябре: роман, повесть

Бегунов стоял к нему спиной — сгорбленный, отчужденный… Прошин сделал шаг в сторону, но задержался. Уйти просто так он не мог. Он любил уходить победителем. И чтобы как-то сгладить последние слова отца, утереть плевок, с деланым смешком заметил, кивнув на развалины:

— Отрадное зрелище. Одним гнильем меньше.

Бегунов мельком оглянулся на него, опустил глаза.

— Ты чего такой озабоченный? — полюбопытствовал Прошин. — Дела заели?

— Н-да, — сухо обронил Бегунов. — Дела. И… неприятности всякого рода.

— Плюнь, — посоветовал Прошин, отмякая душой. — Нет дела важнее, чем жизнь, и неприятности хуже, чем смерть. Генеральная формула. Все остальное — мура…

— А что остальное-то?

— Да всякие нюансы, — сказал Прошин. — Хрен их знает.

Столы сдвигались, казенные графины и канцелярские причиндалы убирались с них на подоконник, где пыхтел электрический чайник; звенела посуда…

— Что происходит? — спросил Лукьянов, подходя к Чукавину. — По какому случаю торжество?

— Лешка… Колдует все, — недоуменно ответил Паша. — Пришел весь из себя, суета… Банкет, говорит. Толком ни фига не объяснил.

— Хм, — сказал Лукьянов.

— Федор Константинович… — Чукавин перешел на шепот. — Так как же… н-насчет того дела? Или заглохло?

— Насчет замков?

— Ну.

— Погоди. Момент надо выбрать. Чтоб железно. Чтоб не опомнился он, понял? Знаешь, как волков глушат? За хвост — и об землю. Ясно?

— Волко-ов, — протянул Паша. — Их попробуй за хвост, как же! А нашего волчару тем паче. Такой… Поймать его — не представляю!

— Знаешь, что нельзя уловить? — улыбнулся Лукьянов. — Миг, когда погружаешься в сон. А все остальное — элементарно.

— Многое нельзя уловить, — вздохнул Паша. — Нейтрино, наших начальников, топающих на работу своими двоими…

— Ну а его поймаем, — сказал Лукьянов и запнулся: в двери появился Прошин: пушистый красно-белый свитер, замшевые брюки; темные, в золотой оправе очки — одной рукой он бережно поправлял их, отчего лицо его показалось собеседникам откровенно плутоватым; другой рукой столь же бережно под держивал под локоть покорно шагавшего рядом с ним Романа, что усилило у Паши и Лукьянова впечатление некоей веявшей от шефа жуликоватости, и они неприязненно отвернулись.

Демонстративную их враждебность Прошин отметил, но не более как неприятный штришок на общем радужном фоне сегодняшнего дня больших и малых удач. Он тихо ликовал: задуманное превращалось в действительное. Во-первых, хоть никакое, а согласие Бегунова; во-вторых — Навашин, полностью выполнивший расчеты. Теперь оставалось огорошить всех вестью об уходе любимого товарища, провести застолье и, сунув Ромочке уже подписанный обходной, отправить его в страну прекрасных гор, где козы щиплют эдельвейсы.

За столом сталкивались мнения о причине столь оперативно учиненного банкета, звенела посуда. Авдеев с меланхоличным видом продавливал пробки внутрь бутылок, а кто-то безуспешно пытался выбить их ладонью.

— Друзья! — с оттенком грусти проговорил Прошин, усаживаясь во главе стола. — Я специально не стал объяснять предпосылок этого сборища… собрания то есть… да. Ну, не стал по чисто человеческим соображениям: вы бы засыпали меня вопросами, пошли бы пересуды. Короче. Дело в том, что Роман, наш, так сказать, математический гигант, нас покидает… — И, еще не договорив фразы, поднял руку в жесте, означавшем: «Спокойно, други, спокойно…»

Все растерянно переглянулись.

— Конечно, — горестно продолжал Прошин, смотря на обомлевшего Лукьянова, — всех нас интересует: как же так? В критический момент, когда идет разработка основ сложнейшего оборудования, нас покидает опытнейший специалист? Отвечу. Да, найти замену Роману — необычайно трудно. И, сознавая это, он по-рыцарски, благородно отнесся к коллективу — задержался, чтобы доделать работу. Хотя по серьезным личным мотивам торопился с отъездом чрезвычайно Он задержался, — повторил Прошин, тупо соображая, что впадает в патетику. — Он напряженно работал, он проверял правомерность наших гипотез и — рассчитал математическую модель многоячеечного датчика, вновь подтвердив оптимальность такого варианта.

Лукьянов пристально всматривался в скорбное лицо Авдеева.

«Копает, сволочь», — недовольно подумал Прошин.

— А потому, — закончил он, — я с чистым сердцем отпускаю Романа. Спасибо тебе, Рома. Только жаль, что больше тебя не будет с нами.

— Да он че, покойник, че ли? — сказал Авдеев.

— Да, это я… да, — сконфузился Прошин. — Но надо понять: столько вместе работали, и. — И, расстроенно махнув рукой, он сел.

Собравшиеся притихли. Кто-то неловко потянулся к наполненному стакану, но, подумав, убрал руку обратно. Все было слишком неожиданно.

— Ну, чего сидеть? — разрядил обстановку Чукавин. — Давайте. Бокалы манят.

— Да, да, да, — закивал Лукьянов. — Давайте выпьем, пожелаем нашему товарищу счастья, благ. Но есть вопросец: Рома, пока ты болел, Коля передавал мне твои расчеты; в них имеются не совсем ясные моменты.

Прошин, мысленно пожелав Лукьянову всех злоключений, приподнялся. Перебил снисходительно:

— Да успокойтесь наконец, Федор Константинович. Все в ажуре. Такой момент, а вы…

Застолье одобрительно зашумело. Лукьянов поднял руки: сдаюсь…

— Пей, чего ты? — толкнул Чукавин Авдеева.

— Такое гадостное настроение, что даже и пить не хочется, — изрек Коля глубокомысленно. — Работаешь с человеком, работаешь, а он…

Все, печально повздыхав, выпили.

Но постепенно скованность и замешательство исчезли. Посыпались шутки, вопросы к Роману, его односложные ответы. Навашина уговорили выпить вина, он выпил, затем поддался уговорам еще и еще; отвечал уже бессвязно и, сидя в кругу женщин, своим восточным ликом чем-то напоминал султана, под хмельком заглянувшего в гарем. Чукавин обнимал его за плечи. Чуб Паши свисал на лоб. Паша был пьян.

— Ты у нас хоть с придурью… блаженный кадр, — бормотал он, — но мужик что надо! Ну, будь! Давай… шлепнем, э? — И, плеская вино на стол, тыкал бутылкой в кружки, вызывая активное неудовольствие дам.

Прошин тоже изображал веселье. Впрочем, унывать и в самом деле было не с чего: диссертация близилась к завершению, противники остались в дураках, и он сладко обмирал сердцем: выиграл! По мелочи, правда. Большая игра — впереди. Он загадывал о счастливой ее развязке на всякой чепухе и расстраивался необыкновенно, когда что-нибудь не сбывалось. Однако верил: сбудется все! Главное — натиск и точность поступков. Как в будущем, так в настоящем. Осталось впихнуть Романа в машину, вручив ему там трудовую книжку и прощальный подарок — билетик в театр. Билетик являл собой смехотворную перестраховку, но вдруг некто Лукьянов расположен проститься с Ромой повторно? От чувств, не вылитых сейчас… А?