Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

Степанов кипятился, доказывал, что у прииска свой план добычи золота, строительство рудника, нехватка людей, но ему вынесли выговор.

Приехав домой, он молча прошел в кабинет и стал обдумывать докладную в обком партии.

Проснулась Лида, позвала ужинать. Он отказался, сославшись на дела. Лида поняла, что у него неприятности, спросила об их причине. Степанов не ответил. Она вошла к нему и заговорила.

Жить под одной крышей — не значит жить вместе. Жизнь на Южном сложилась у них кособоко, и день ото дня не лучше. Виталий дома только ест и спит, а в свободное время читает газеты. Светланка неделями не видит отца. Лида не может выбрать время поговорить с ним. Так можно жить квартиранту, но…

Степанов обиделся и, не дослушав ее, ушел в контору. Написав докладную, он вернулся домой под утро и увидел, что ему постелили на диване в кабинете. «Как квартиранту», — с горечью вспомнил он и задумался.

Лида во многом была права, они становились чужими. Трещинка угрожающе расширяется, Рудаков говорил это неспроста. Виталий Петрович пошел было к жене мириться, но комната ее оказалась запертой, и будить ее он не стал.

Утром она впервые не вышла к столу, и Виталий Петрович собрался уходить без чаю.

Одеваясь в прихожей, он встретился с дочкой. На ее голове красовалась новая шапочка.

— Фасонишь, дочка? — пошутил он.

— Это мне мамуля ко дню рождения подарила, — ответила она.

Степанов с испугом посмотрел на дочь: неужели забыл?

— Ну да, когда ты приехал пьяненький, — пояснила она.

Виталий Петрович потер виски. «Ну и денек», — подумал он.

Рудаков тяжело вздохнул, устало опустился на стул и, достав из кармана какие-то списки, стал их просматривать.

— Я с утра обошел всех, кто по приказу должен был работать на стройке. Тяжело живут наши старатели, и причина невыхода у всех одна — нет подходящей одежды и обуви.

— Всех, кто вопреки моему приказу не вышел на стройку, я отдам под суд, — чеканя каждое слово, заявил в ответ Степанов.

Рудаков пожал плечами: он видел, что Степанов взвинчен, знал о нагоняе, который тот получил на бюро райкома.

— Под суд! Под суд! Этого допускать нельзя, Виталий Петрович. Сорок человек никто судить не будет, здесь дело не в прогульщиках, — возразил Рудаков.

— Этот вопрос решает начальник, — запальчиво ответил Виталий Петрович.

— Но секретарь партийной организации, к счастью, вправе вмешаться, — резко бросил Рудаков.

Турбин, поняв, что он здесь лишний, тихонько вышел из комнаты.

Степанов отвернулся к окну и стал с деланным вниманием следить за большим возом сена, который медленно тащила по улице запряженная в сани черная комолая корова. От нее шел пар. Над Медвежьей горой разлилось красноватое марево — мороз крепчал, и только от одной этой мысли по телу бежали мурашки.

Рудаков подавил в себе неприязнь к Степанову и мягко сказал:

— Виталий, ты же не удельный князь всея тайги, а начальник прииска, коммунист.

— Политграмоту я изучал четверть века назад, — оборвал его Степанов.

Скрипнула дверь, и в кабинет ввалился огромный овчинный тулуп, из которого выглянул красный нос дяди Кузи.

— Сходил я, как ты сказал, Петрович, к Саньке кривому. Бобовина получается… болеет, — доложил он, выразительно поперхнувшись.

— А это прогульщик или нет? — иронически спросил Виталий Петрович Рудакова.

— Прогульщик. И мы виноваты, что не принимали мер, потворствовали ему.

Дядя Кузя торопливо откашлялся.

— Как не принимали? Мы вели вокруг него работу, разъясняли против «зеленого змия».

— Нужны другие меры, — вздохнул Рудаков.

— А мы теперь по другому боремся.

— Как?

— Недоливаем.

Рудаков и Степанов рассмеялись. Смех разрядил напряженность.

— И помогает? — поинтересовался Степанов.

— Помогает. До последней стопки. А последняя, язви ее, нас завсегда подводит. Потому — неизвестно, какая есть последняя, — сокрушенно признался дядя Кузя и, ковыляя, удалился.

— Шальной ты, Виталий, прямо «секим башка, пузо режем», — засмеялся Рудаков. И уже серьезно добавил: — Спецовки нужно раздать нуждающимся. Побольше внимания к нашим будущим горнякам и поменьше… административных восторгов. Приказы издавать легче, чем работать с людьми.

Виталий Петрович успокоился и теперь понимал, что возражать нечего. Желая переменить неприятную для него тему, он сказал:

— К нам выехала на работу инженер Быкова. Помнишь, ее хвалила тебе Лида? Я думаю для начала назначить ее на Миллионный увал, а там видно будет. Согласен?

— Да, работы там сложные, и за ними нужен постоянный глаз. Справится ли только?

— Она-то? Она и с тобой справится. — Степанов выразительно подмигнул ему.

В коридоре послышались шум и громкая ругань, и в кабинет вошли Пихтачев, Краснов и незнакомый мужчина в залатанном зипуне. Незнакомец тяжело дышал и был взволнован, спутники его держались спокойно и плутовато улыбались.

Мужичонка снял вытертую баранью шапку, вывернул дырявую подкладку и, дважды обшарив ее, протянул Степанову измятую бумажку.

— Начальник, вели Пихтачеву отдать лошадей! Обманил он нас, вражина! — закричал мужичонка, потрясая в воздухе кнутиком.

— Мертвого с погоста не носят, — усмехнулся Краснов.

Степанов выжидающе посмотрел на Пихтачева. А тот, еле сдерживая смех, добавил:

— Все честь по чести обделали и магарыч распили.

Обмен лошадей был страстью Пихтачева. Не столько результат, сколько сам процесс увлекал Павла Алексеевича, поэтому он брался только за трудные, точнее, безнадежные дела и всегда завершал их с успехом.

Неделю назад он произвел очередную мену, вызвавшую восторг артельщиков. Убедившись, что две старые кобылы — Каурая и Пегаха — уже полгода едят зря артельные корма и больше не будут пригодны для работы, он велел Краснову подготовить их к обмену.

Кобыл вволю подкормили, почистили, в гривы ввязали разноцветные ленты и, обрядив в нарядные уздечки, повели подремонтированных красавиц в соседний колхоз.

Пихтачев ехал в санках на плохоньком меринке, а флегматичных кобыл вел в поводу Краснов. Уже в сумерках приблизившись к колхозу «Вперед», они впрягли гусем Каурую с Пегахой и, подбодрив их разведенным спиртом, с гиканьем и свистом подкатили к одинокому фонарю колхозной конторы. Пробежав каких-нибудь триста метров, кобылы уже задохлись и, опустив почти до земли тощие шеи, с хрипом выдыхали теплый пар.

— Что за свадьба, Пашка? — спросил подошедший председатель колхоза. Он горбился и громко, на всю деревню, чихал.

— Жеребых кобыл на коней сменять хочу, грузы возить некем, больше половины маток ветеринар поставил на отстой. А у тебя. Фомка, с приплодом, слыхал, плохо, — ответил Пихтачев, поглаживая вздувшееся от перекорма брюхо Каурой.