Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

У входа в штольню Рудаков столкнулся с Быковой и Пихтачевым, они громко спорили о штреке.

— Плевал я на вашу науку, сам знаю, что там еще конь не валялся! — кричал Пихтачев, размахивая руками.

Рудаков не успел вмешаться в спор. Вдруг из штольни раздался чей-то охрипший, глухой крик:

— Эй, кто там, люди!.. В левом передовом обвал!..

Рудаков бросился в темноту. За ним последовали и спорщики.

Забой, освещенный одиноким огоньком карбидки, был изуродован обвалом, подошва забоя — беспорядочно завалена глыбами породы, из темного купола кровли сочилась вода.

Михайла лежал и стонал, безуспешно пытаясь выдернуть заваленную землей левую руку. Увидев Рудакова, он повернул бледное лицо к черной нише в кровле забоя и виновато про-говорил:

— Обвалился! Порода шибко ползучая.

— Что с рукой, Михайла? — спросил Рудаков, помогая ему высвободить руку.

Рука Михайлы повисла как плеть. Он бессмысленно вращал зрачками.

— Веди его, Павел Алексеевич, в медпункт… Копач ты, Михайла, а не горняк, — укорял Рудаков. — «Порода ползучая»! А почему прошли более метра не крепясь? Правила горных работ не знаете?

— Знаю, Сергей Иванович. Да разве мы одни не крепились? Две смены до нас тоже не крепились, — оправдывался Михайла, корчась от боли.

— Не возят нам крепежник. Краснов сказал, что всех лошадей за взрывчаткой вы послали, — тихо, задыхаясь от волнения, сказала Катя.

Рудаков хотел указать ей на недосмотр, предупредить о строгой ответственности за безопасность работ, но, решив, что сам виноват во всей этой истории с проходкой штрека, промолчал.

— Эх ты, недотепа! Даже отскочить неспособный, — поругивал Пихтачев Михайлу, уводя его под руку из забоя.

Рудакову было неприятно. Покалечили человека, начнутся расследования несчастного случая, объяснения придется писать вплоть до Москвы. И все случилось из-за чего? Из-за его упрямства. И Рудаков объявил Быковой официальным тоном.

— Михайлу больше в гору не пускать! И вы уходите из забоя. Работы здесь я закрываю.

Взяв две лежащие на земле плахи, он накрест прибил их к стойкам. Забой был закрещен, доступ в него закрыт.

Катя и Сергей Иванович из штольни до конторы шли молча, и только в конторе Катя решила заговорить.

— Вы на меня сердитесь, я виновата, недоглядела, — робко начала Катя. — Что-то у меня не получается. — Сев за стол, она теребила угол носового платка.

Сергей Иванович посмотрел на Катю. Сегодня, без формы, в простом шерстяном платьице, обтягивающем со тонкую фигурку, она показалась ему совсем девочкой.

— Не огорчайтесь, Екатерина Васильевна. У кого не бывает промашки. В тайгу идут сильные. Но если жарко в пекле, переходите в контору, — предложил Рудаков.

— Что вы, Сергей Иванович! Ни за что! — почти выкрикнула Катя.

— Тогда продолжим закалку огнем, — одобрительно глядя на девушку, закончил Рудаков.

Легко скользила кошевка. Сергей Иванович, положив руку на косматый рукав степановской дохи, признался:

— А со штреком-то я, Виталий, ошибся. Россыпи знаю плохо. На моей совести сто метров проходки и инвалидность Михайлы.

Степанов с удивлением покосился на Сергея Ивановича и поборол в себе желание упрекнуть его в отместку за вчерашнюю проработку.

— В нашем горном деле и не такое бывает, Сергей, недаром оно до сих пор горным искусством называется.

С этой минуты к ним вернулась дружба.

Подъехали к месту закладки новой штольни. Турбин доложил Степанову, что все в порядке, нет только Быковой, она, возможно, задержалась на Миллионном. Степанов промолчал, сухо ответил на приветствие Бушуева и, путаясь в полах дохи, пошел вместе с Рудаковым выбирать место закладки. Турбин последовал за ними, а Бушуев решил проверить работу бригады Захарыча.

— Только и слышу: «соревнование» да «соревнование». Ты что, якорь те в глотку? — яростно накинулся бригадир на председателя приискома. — Смеешься над стариком? Половина бригады топора в руках не держала, кантовать бревна не умеют. Инструмента нет, один фуганок на всю артель. Работенка — воду вилкой хлебать!

— С инструментом проще, на днях получим. А ты мне скажи, где нам готовых мастеров набрать? Учи, Захарыч! На то и бригадиром тебя поставили. Знаем, что ты золотой человек, золотые руки, — хитрил Петро.

Старик смущенно разгладил бороду.

— Погодь-ка, паря! Я не девка, уши золотом не завешены. А я что делаю? Только и учу. Даже работать некогда. — Он показал на молодого белокурого парня, которому никак не удавалось положить бревно так, чтобы оно после удара топором не перевертывалось: — Как его не учить! А дело на карачках ползет!

— Мы все тут учимся, — урезонивал Бушуев. — Строим и учимся. И у тебя… русского умельца.

— Ты передо мной не пой песни! Дай мне пильщиков! Мне их две дюжины требуется, а работает пять пар. С кем обязательство справлять?

— Верю, две дюжины сподручней, — мягко соглашался Бушуев. — Но их сразу не родишь? Перевыполняй нормы — тогда и людей меньше потребуется.

— Нашел топор под лавкой. Ты меня, Петро, не вразумляй! — окончательно рассердился бригадир. — Иди, не засти.

Он отвернулся от Бушуева и зашагал к белокурому парню, который все еще возился с непослушным бревном.

— Дай-ка топор! — Захарыч сбросил полушубок и, оставшись в фуфайке, ловко начал тесать бревно, не отклоняясь от меловой линии, отпечатанной на бревне с помощью шнура.

Бушуев обошел всех плотников, с каждым перекинулся словцом, осмотрел их работу, а Захарыч все еще занимался с молодым парнем.

— Эт, эт! — подбадривал старик, видя, как топор становится послушнее в руках ученика.

— Так что же сказать партийному бюро? — подзадорил вернувшийся к нему Петро. — Сказать, что Захарыч не управляется с временем?

Бригадир отвернулся и сплюнул.

— За такие облыжные речи и знаться с тобой не хочу! Отчаливай!

— Ладно, дед, не сердись, — рассмеялся Бушуев, — я пошутковал. Людей нету, а вот пилораму достать помогу. Она тебе половину пильщиков заменит.

— Это еще поглядим! Одни слова пока слышу! А на деле получается, как говорит старик Иптешев: «Было б мясо, пельмени стряпал, да мука нет». То-то, паря! Отшвартовывай, полный вперед!

И Захарыч пошел на закладку новой штольни, придерживая рукой вздутый карман.

Петро не успел еще сделать пометку в записной книжке о пилораме, как подошел улыбающийся Борис Робертович. Он подчеркнуто низко поклонился Бушуеву.

— Начальство после вчерашней баньки чернее тучи. Я бы на его месте немедленно подал в отставку, а ему что с гуся вода.

Бушуев холодно посмотрел на маркшейдера, ничего ему не ответил и пошел прочь, но Борис Робертович остановил его:

— Я к вам с жалобой. Степанов срезал мне за прошлый месяц прогрессивку. Это похоже на травлю за честную работу, за то, что я не хочу их покрывать, — доверительно вполголоса закончил маркшейдер.