Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

Степанов уловил в его голосе нотки не жалобы, а гордости.

— А почему так, спросишь? — Сергеев сделал паузу. — Да потому, что растем! Посчитай: молочные фермы строим, свинарники, маслоделку. Слышишь? Потому и людей мало.

Степанов на миг представил себе, что делается сейчас на приисковом строительстве.

— И мы, брат, строим. Целый рудник! А тут бураны поперек горла. Выручай с расчисткой дороги, без нее ничего не привезем. Сам понимаешь, золото не нам, а стране нужно…

— Понимать-то я понимаю… Ладно. Завтра снимем кого можно с постройки кошары. Выручим.

Не мешкая, председатель собрал правление колхоза с необычной повесткой дня — о помощи колхоза шефам.

— У старателей могут быть перебои с хлебом, — рассказывал Степанов на заседании правления колхоза. — Выручайте и вы нас, не все нам вас.

Колхозники, слушая Степанова, не сводили глаз с его давно не бритого лица, и им без слов многое было понятно.

— Скоро на нашей перевалке будет хлеб, будут другие продукты. Но нам нужна помощь. Я прошу у вас муки. Через неделю вернем… — И Виталий Петрович замолчал.

Сергеев исподлобья оглядел колхозников и сказал не громко, но веско:

— Долго тут нам толковать не о чем. Приискатели помогали нам и в посевную, и в уборочную. Значит, должны и мы им помочь. Правильно, товарищи правленцы?

Виталий Петрович сидел как на иголках. Знает ли Сергеев о том, что осенью он, Степанов, отказал в помощи колхозу «Вперед»? Как отнесутся к этому колхозники? У них тоже свой план, свои заботы и к тому же нехватка людей. Они вправе поступить по-степановски.

Услышав легкий гул одобрения, председатель добавил:

— Муку дадим. Свои люди — сочтемся. С расчисткой дороги и транспортом тоже подможем. Мы понимаем, что к впередовцам дорога вам теперь заказана.

Пожилая колхозница, поправив у очков веревочные заушники, откашлялась и сказала:

— Степанову помогать не след, он к нашему брату, колхознику, барское отношение имеет. Но мы понимаем, что на прииске люди живут, стройка ведется.

— Мы-то понимаем, а он — ученый человек, а не знает, чей хлеб жрет, — вставил старик с суковатой палкой, с которым Виталий Петрович повстречался у конторы.

Степанов сидел красный, словно после бани, часто вытирал платком лоб и думал: «Высекли за дело. Терпи, брат Виталий, тебе причитается. Выходит, партийный выговор заработал ты по-честному…»

На перевалку он вернулся, однако, в приподнятом настроении: помощь обещана.

С рассветом Виталий Петрович отправился снова в дальний путь — на станцию, а Краснову поручил отгрузить колхозную муку.

Дорога по льду реки Сибирки испортилась, двигаться по ней стало опасно. На перекатах вода промерзла до дна, образовала большие серые наледи, переходящие в глубокие промоины, скрытые от глаз снежной порошей. К тому же конь Степанова напорол ногу и теперь, хромая, с трудом передвигался по льду.

Ехать было скучно: ни попутчиков, ни встречных, и не у кого узнать, сколько еще осталось до станции, — лишь снег да ветер. Пристально всматриваясь вдаль, он заметил черную точку. Она на глазах росла, и Степанов сообразил, что видит лошадь. Обрадовавшись предстоящей встрече с человеком, он остановил Серка, распахнул доху и, достав портсигар, стал дожидаться.

Тощая, облезлая кобылка трусцой тащила старые, с обломанными обводьями сани, в которых, завернувшись в овчинный тулуп, спал возница. За санями рысил тонконогий жеребенок, встретивший Серка испуганным ржанием.

— Эй, приятель! — крикнул Степанов.

Возница вскочил на коленки.

Кобыла остановилась. Степанов протянул открытый портсигар.

— Давай покурим! Сколько километров осталось до станции?

— Ох, и испужал ты меня, лиходей! — сказал старик и взял папиросу.

Помяв ее грязными пальцами, он спросонья оглядел Серка, потом, утерев нос рукавом тулупа, недовольно пробурчал:

— На твоем коне — не более полсотни, а на моей кляче — верная сотня верстов. Ну, покедова! Торопиться надобно, — И, заложив папиросу за ухо, поднял торчком большущий воротник тулупа, скрывший его с головой, и улегся в розвальни.

Видя, что старик не расположен продолжать разговор, Степанов сел в сани и погнал коня. Чтобы разогнать тоску, он запел старую ямщицкую песню…

Только на третий день среди бескрайнего снежного моря увидел он круглую водозаборную башню железнодорожной станции и паровоз с кудрявой шевелюрой красного дыма, окрашенного светом семафора. Оставив коня на заезжем дворе до прибытия Краснова, Виталий Петрович поздним вечером сел в поезд.

Отправив первый обоз с колхозной мукой, Краснов улизнул в город Подгорный. Вечером, когда стемнело, он отправился на дом к знакомому «дантисту».

Домик-особняк стоял в глухом тупиковом переулке. Подойдя к палисаднику с надписью «Во дворе злые собаки», Краснов в нерешительности остановился. К забору, почуяв чужого, бросилась с лаем огромная лохматая собака, со скрежетом протащила железное кольцо по натянутой проволоке. Краснов выжидал. Вскоре на злобный лай вышла укутанная в белый шерстяной платок женщина и, узнав гостя, отогнала собаку.

Краснов поздоровался и, опасливо поглядывая на рычавшего пса, прошел в дом.

Хозяйка провела его в зубоврачебный кабинет и попросила немного подождать.

Кабинет блестел масляной краской, стальными инструментами, фарфоровой и стеклянной посудой. Краснов снял с себя тяжелый брезентовый пояс с зашитым внутри золотом и сел на диван, разглядывая мокрые следы, оставленные им на новеньком блестящем линолеуме.

Вошел пожилой, но крепкий мужчина в белом халате, круглой шапочке и, приветливо улыбаясь, пожал гостю руку.

Хозяин дома «дантист Иванов» не был зубным врачом, так же не был он и Ивановым, но все окружающие считали его доктором. Ссылаясь на неважное здоровье, он давно нигде не служил, и его не беспокоили: в шестьдесят лет человек может спокойно отдыхать. Но Дмитрию Дымову было не до спокойного отдыха — он делал деньги.

Судьба его не баловала. С тех пор как удрал он с хозяином Южных приисков мистером Смитом, так и пошла жизнь кувырком, по-собачьи. Сначала отступали с Колчаком, потом с японцами и вскоре докатились до Владивостока. Здесь мистер Смит пытался распродать по дешевке свои золотые прииски, утверждая, что красные будут скоро уничтожены, но покупателей не нашлось.

Перед занятием Владивостока Красной Армией мистер Смит сделал красивый жест: выдал Дымову доверенность на управление приисками сроком на двадцать пять лет, по истечении которых Дымов становится их хозяином. Облагодетельствовав Дымова, мистер Смит поспешно отбыл на американском пароходе на родину.

Дымову же дальше отступать было некуда, возвращаться на родной прииск боязно: могли заинтересоваться историей штольни и погибших людей, — поэтому он превратился в Иванова и занялся привычным ему делом — скупкой золота.