Георгий Лезгинцев - В таежной стороне

Приискатели одобрительно зашумели, окружили Василия. Никто, кроме Ивана Кравченко, не заметил, как в зал вошла Наташа, на ходу расстегивая крючки дубленой шубки. Иван шагнул ей навстречу, радостно улыбнулся.

Наташа осмотрела самородок и, повернувшись к Ивану, тихо спросила:

— Зачем звал?

Иван только нервно откашлялся. Наташа почувствовала, как щеки ее начинают разгораться, и совсем не потому что рядом дышала жаром изразцовая печка.

— Выйдем на улицу, — сказала она, заметив, что старики с любопытством поглядывают на них.

Вышли на крыльцо. Иван волновался — не знал, как начать разговор, который должен решить его судьбу. Наташа настороженно молчала.

На улице крепко морозило. Над Медвежьей упала звезда, ярко прочеркнув темноту. Седые горы, обступившие поселок, ночью казались еще более могучими. Монотонно шумела тайга. Изредка доносилось лошадиное ржание да поскрипывание саней за околицей поселка.

Шли медленно. Иван осторожно взял руку девушки, но заговорить не решался, пока не подошли к ее дому.

Остановились у тропки, проторенной к дубравинскому крыльцу.

— Давно хочу сказать, да как-то не выходит у меня… — начал парень.

Послышались шаги. Молодые люди отошли в тень. Из-за угла показались две фигуры — одна совсем маленькая и тонкая, вторая плотнее и выше.

— Петро с Машей, — шепнула девушка.

Ни Петро, ни Маша их не заметили. Иптешева шла, повернувшись к Бушуеву. Он осторожно поддерживал ее под локоть и что-то тихо говорил.

Когда они прошли, Иван сразу почувствовал себя свободнее и смелее.

— Наташа! Ты сама знаешь, что я хотел сказать… Неужели не видишь?

Наташа слушала, слегка наклонив голову.

— Ведь знаешь, что люблю, жить без тебя не могу. Все из рук валится, если не увижу тебя хоть разок в день.

Девушка молчала.

Он взял ее за плечи и привлек к себе.

— Не пойму я тебя. Ты вроде смеешься надо мной. Смеешься? — Иван нагнулся к лицу Наташи.

— Нет! — вырвалось у нее, и она закрыла глаза. — Не смеюсь я над тобой, Ваня! Но…

Иван обнял Наташу и, крепко прижав к себе, поцеловал в горячие губы.

— Задушишь, пусти, — пожаловалась девушка, легонько освобождаясь из его объятий.

— Это свое-то счастье?

Иван поднял упавший с ее головы платок.

— Пора домой мне, Ваня, — протягивая руку, сказала Наташа.

Иван взял ее маленький кулачок в свои большие ладони и, не отпуская, взволнованно прошептал:

— Как хорошо мне будет с тобой! Окончим вечернюю школу, потом в институт поедем вместе.

Иван порывисто обнял Наташу, но она вырвалась и побежала к крыльцу. Звучно захрустел снег под ее быстрыми ногами, и все смолкло.

Парень долго еще стоял один, не веря своему счастью.

В феврале на всех участках стройки подготовительные работы были закончены. Но потом дело застопорилось.

Начавшиеся месяц назад бураны почти не прекращались, они наметали в южной тайге непролазные сугробы.

На огромной территории оказались отрезанными от мира прииски и лесозаготовительные пункты, колхозы и рабочие поселки. Бураны превратились в стихийное бедствие.

Неожиданно телеграф принес из далекой Москвы взволновавшую Степанова весть: его вызывали с докладом в главк. Тревожно стало на душе Виталия Петровича, ведь отчитываться было рановато, больших перемен на Южном еще не произошло.

Степанов засел за доклад и через день отправился к Рудакову с тезисами. Тот выслушал Виталия Петровича спокойно, не перебивая. Сергей Иванович понимал состояние Степанова, знал, что он иногда подвержен вспышкам нервозности и тогда его обуревают сомнения, недовольство собой.

Рудаков посоветовал переписать доклад заново: скромные цифры подготовительных работ обязательно дополнить фактами о больших переменах в жизни и настроении большинства старателей, сказать о том, что они тянутся к знаниям, овладевают новыми техническими профессиями, отказываются от фарта и переходят на оседлый горняцкий труд, сказать о Васином самородке, о новом отношении к золоту, ради которого еще недавно старатели могли пойти на преступление. Главная подготовка к переходу на государственные работы, подчеркнул Рудаков, состояла именно в этом…

Самолеты из-за плохой погоды не летали, и Виталию Петровичу пришлось до железнодорожной станции добираться на лошади. Попутчиком оказался Краснов — его послали за грузами на перевалку. Уже много часов Степанов и Краснов были в пути.

Виталию Петровичу ни на минуту не давали покоя мысли о Москве и о руднике. Опоздать с приездом — дать лишний козырь для надоевших разговоров о его недисциплинированности.

Разве там поверят, что выехал даже с риском для жизни? А на прииске ждали механизмов, продуктов. И как назло — опять бураны!

Дорога до перевалочной базы шла через гору. Вначале еще виднелись санные следы, но за верхней заимкой они пропали в саженных сугробах. Конь утопал в снегу, бросался из стороны в сторону, тяжело храпел и часто останавливался. Тогда Степанов вываливался прямо в сугроб и протаптывал дорогу впереди коня, пока не выдыхался сам. Краснов из саней не вылезал. Он беспрестанно охал, жалуясь на больное сердце.

Конь шел медленнее и медленнее.

— Придется здесь заночевать! До лесной сторожки не доехать. Конь выбился из сил! — пытался перекричать завывания ветра начальник прииска, но Краснов не слышал его.

Степанов выбрался из саней, стряхнул с тулупа снег. Нужно было осмотреться, выбрать место для ночлега. Но как его найдешь, если буран все усиливается и в двух шагах ничего нельзя рассмотреть?

— Выпрягай! — крикнул он Краснову. — Дальше не поедем. Видишь, как конь дрожит!

Виталий Петрович чувствовал себя в тайге новичком: знал ее как будто неплохо, но ночевать в лесной глуши зимой в буран ему не приходилось.

— Выпрягай, корми! — повторил Степанов и почти на ощупь выбрал ветвистый кедр, чтобы под ним поставить шалаш.

Завхоз, стеная, вылез из затонувших в снегу саней и нехотя начал рассупонивать хомут.

Степанов готовил ночлег. Вначале он нарубил сучьев и, загораживаясь спиной от ветра, с трудом развел костер. Краснов тем временем прорыл в снегу траншею и подвел коня. Путники вырубили колья, вбили их в землю и обложили сырыми пихтовыми ветками. Краснов достал из саней немного сена. В вещевом мешке Виталий Петрович нашел солдатский котелок и улыбнулся: забота Рудакова трогала его. Набрал в котелок пушистого снега и поставил на костер.

— Страшно есть хочу, — сказал Краснов, снимая тулуп и поудобнее пристраиваясь к костру.