Георгий Лезгинцев - Инженер Северцев

— Поехали, — твердо сказал Северцев.

Шофер с нескрываемым любопытством взглянул на пассажира, тщательно разгладил пушистые, загнутые кверху гвардейские усы и, с треском переключив рычаг скорости, тронул машину с места.

Лучи автомобильных фар, вздрагивая на ухабах, пытливо прощупывали дорожные выбоины, скрытые под желтой жижей. Ехали осторожно, но основательной тряски все равно не избежали. Дорожные неудобства довершались плохой видимостью: снег густо запорошил ветровое стекло, крупные снежинки, приплясывая, плотным роем набивались в лучи фар. Сидеть было очень неловко: «газик» полз, перекосившись на сторону. Кузов жалобно поскрипывал. На заднем сиденье булькала запасная канистра. Едко пахло плескавшимся в ней бензином.

Небо медленно серело. Проступили неясные очертания гор, опоясанных грязноватой лентой дороги. Стали заметны лохматые кедры, попарно, в обнимку застывшие у дороги. Чем выше подъем, тем больше снега. Стройные пихты по пояс сидели в глубоком снегу, укрывшись белыми пуховыми платками.

На перевале апрелем и не пахло. Дорога здесь пошла более ровная, и водитель впервые включил третью скорость.

Пассажир и шофер закурили. Чтобы как-то скоротать время, разговорились. Степан — так звали шофера — работал на Каменушке еще при Северцеве, однажды возил его на машине.

Сильно удивился Михаил Васильевич, когда услышал, что Степан хочет бросить рудник и уехать домой в свой колхоз…

— Хитришь, Степа? С производства в колхоз не уходят, скорее наоборот, — усомнился Северцев.

— Надысь так было, а вскорости — как знать! — возразил Степан.

— Не знаю, что у вас изменилось, а в Подмосковье все по-старому: прошлой осенью мы с московских заводов и учреждений посылали рабочих и инженеров в подшефные колхозы на уборку, и тысячные оклады «инженеров-колхозников» ложились убытками на наше производство…

Степан, докурив папиросу и протирая тряпкой забрызганное грязью ветровое стекло, весело заговорил:

— И у нас точно таким же манером волынились на уборочной прошлой осенью. Работал я тогда на грузовике. Привез, значит, инженеров наших в подшефный колхоз — картошку копать, а обратно увез целую машину колхозников с мешками да кошелками: спешили на станцию — картошку продавать. Спрашиваю одну бабку: «Не стыдно тебе в такую горячую пору базарить?» Она и говорит: «Мы на своих огородах убрались. А на колхозных пущай инженеры поработают, раз они колхозную картошку жрут».

Северцев все еще не понимал: почему же все-таки решил Степан бросить производство и вернуться в колхоз? Тот вытащил из-под сиденья скомканную газету и, подкручивая ус, спросил Северцева: а читал ли он последнюю «Правду»? Михаил Васильевич признался, что, пока был в дороге, целую неделю не брал в руки газет и не слушал радио. Он развернул измазанную маслом газету, бережно разгладил ее рукой, а Степан, солидно откашлявшись, пояснил:

— Повысили, значит, заготовительные цены на сельские продукты. Подняли, как пишут в газете, экономическую заинтересованность колхозника. А в этом-то главный корень и есть. Вот я, к примеру: три года в тюрьме просидел. А за что, спрашивается? За эту самую незаинтересованность. Послушайте меня, врать не буду, про себя расскажу… Значит, отвоевался это я и вернулся в Сибирь, в колхоз, за вашей Сосновкой он. Без хозяина и дом сирота, а хозяйничали-то старики да бабы… Руки у меня и у других демобилизованных солдат давно по работе скучали. Так вот: вгрызлись мы в землю. Дела пошли неплохо… А осенью районное начальство прискребаться к нам стало, покою не дает: выполним план заготовок, так нам дополнительный спустят, чтобы, значит, район выручали! Выручили… А с нас авансом хлеб наперед за год требуют. Свезли. Семенами помогли соседям. Помогли, а амбар-то пуст… Словом, получили за свою работу вровень с самыми захудалыми колхозами. Побранились мы про себя крепко, но весной опять за дело принялись — не на печи же сидеть. Встаем спозаранку, раньше петухов, в работе еще злее стали, а соседи-лодыри смеются: «За что пластаетесь, дураки! Лучше и кулак свистеть, чем зря потеть…» Работали дружно, не заметили, как пришла осень. Уродилось всего вдосталь, убрали вовремя. По пять кило на трудодень пришлось, да только про это мы в районной газете вычитали. Словом, опять на трудодень грамм да грош — живи как хошь!

— Не получили?

— Куда там. Область не выполнила план заготовок, к нам и поналетело разных уполномоченных: требуют выручать… Пошел я в сельсовет и говорю: готовенькое забрать легко, вы лучше лодырей заставьте работать, не отбивайте у нас-то охоту к работе. На меня цыкнули — дескать, помалкивай, сержант, у нас все для людей делается. Верно… Для людей… Вот только не всегда для человека! Не видим мы его порой за людьми, человека-то… Вот я и говорю: саботажником меня окрестили, язви их… Да… Жили без интереса, вспомнить обидно… А теперь получается другое дело… Очень верно сказана насчет заинтересованности! Через нее я в пятидесятом году и расстался с колхозом. А тянет, ох как тянет обратно…

…Рассвело. Весенняя дорога была мертва. Никто не встречался, никто не обгонял их. Северцев подремывал. Ехали, вернее, ползли весь день. Колеса машины с шумом разбрызгивали жидкую грязь. Частенько останавливались — чинились, заправлялись горючим, дважды меняли покрышки — и только к вечеру добрались до разрушенного рекой моста.

Дальше пути не было. Северцев простился со Степаном. С трудом развернувшись, машина ушла.

Держа в руке чемоданчик, балансируя на уцелевшей доске, Северцев перебрался на противоположный берег. Буйные весенние брызги окатили его с ног до головы, но сушиться он не стал — костер разводить долго! Все же идти на химкомбинат в таком виде не хотелось, да и колесить лишних десять верст бессмысленно, — Михаил Васильевич, не раздумывая, зашагал прямо к смолокурке.

Больше трех часов он хлюпал в темноте по расквашенному снегу и грязи. Устал, вымок, проголодался — а смолокурки все не было. Темное небо обвисало серыми клочьями туч, навевая тоску на уставшего путника. Он все чаще присаживался на грязный чемодан, напряженно вглядываясь в черную тайгу, что с обеих сторон обступала дорогу. Казалось, ухабистому проселку никогда не будет конца. Все больше сомневался Северцев: уж не прошел ли он мимо желанного пристанища?

Но вот послышался далекий собачий лай. Обрадованный Северцев, еле переставляя одеревенелые ноги, снова устремился вперед.

Вскоре на небольшом возвышении близ дороги он заметил тускло мерцающий золотой огонек. Еще немного, и на низком увале зачернел большой сарай, а возле него домик-сторожка с одним освещенным окном.

Запах печного дыма вперемешку с сильным запахом смолы окончательно успокоил: изнурительный путь позади. Рядом из темноты внезапно раздалось рычание. Северцев остановился. Рычание сменилось громким лаем. Михаил Васильевич попытался приманить собаку, но она не трогалась с места и лаяла до тех пор, пока в доме не заскрипела дверь. Простуженный голос крикнул: «Кого там черти носят?»