Вячеслав Протасов - Мы живем на день раньше [Рассказы]

Сегодня вечером Костя твердо решил увидеться с Тосей. Но еще утром корабль неожиданно вышел в море на обеспечение артиллерийских стрельб, а говоря проще, таскать на буксире громоздкий щит.

На базу эсминец не возвращался допоздна. Погода испортилась. Угрюмые облака повисли у горизонта. Море грохотало, и тяжелые валы с необузданной силой обрушивались на корабль. Потоки воды кипели на палубе, не успевая сбежать в море. Еще час-другой, и на волны опустится вечерняя тьма.

И вот тут-то случилось непредвиденное: лопнул буксирный конец. Щит неуклюже затанцевал на волнах.

— Вот дьявол! — вполголоса выругался мичман Козырев. — Теперь всю обедню испортит! Провозимся до утра…

Остатки троса выбрали на палубу, и миноносец кормой двинулся к щиту. На ют прибежал старший помощник.

— Боцман, добровольцев на щит заводить конец!

Козырев взглядом окинул матросов и увидел Говоркова: «А этот тихоня куда?» Но, в упор посмотрев на Костю, коротко бросил:

— Минаев, Говорков!

Когда корма эсминца поднялась, Минаев, здоровяк-матрос, что есть силы оттолкнулся от корабля и прыгнул. Едва он успел схватиться за стойку, как набежавшей волной щит отбросило в сторону.

И снова эсминец приближается к пляшущему на волнах щиту. Он подошел бортом. Щит то взлетает над палубой, то проваливается куда-то в бездну. Костя крепко держится за леера. «Надо прыгать, вот сейчас… Прыгай!..

Сорвешься — и конец. Но ведь там уже есть Минаев. Как же он один?» — сверлят голову тревожные мысли.

Между бортом эсминца и щитом все ширится полоса кипящего моря. Костя видит, как косматые валы тянутся отовсюду, чтобы схватить и увлечь его за собой в страшную пучину. Пронзительно свистит ветер, и Косте кажется, что это не ветер, а тысячи скрипок играют «Легенду», что это взволнованная мелодия бьется над штормовым морем. Откуда-то издалека будто донесся Тосин голос: «Пры…ы…га…й!»

Костя оттолкнулся и прыгнул на щит. Острая боль обожгла руки. Не выдержав удара, Говорков разжал пальцы и выпустил оттяжку стойки. Ноги скользнули по деревянному настилу щита, и Костя полетел в воду.

Мозг лихорадочно работал: выплыть, только бы выплыть!.. Открыл глаза и сквозь темно-зеленую толщу воды увидел обрывок буксирного конца. Сделав несколько гребков, матрос ухватился за трос.

Когда Говорков выбрался на щит, там уже был мичман Козырев. Они втроем завели буксир.

Позже, стоя на взлетающей палубе корабля, Говорков почувствовал озноб.

— К доктору, живо! — приказал старпом…

К вечеру Косте стало хуже. Ледяными щупальцами сжимало тело, на лбу выступил пот. Он попробовал подняться, но перед глазами поплыли разноцветные круги, и он, обессиленный, упал на подушку.

Тяжело разошлись веки. Тишина. Корабль не болтает. Не слышно шума работающих машин. В кубрик спустился мичман Козырев. Костя попросил пить. Боцман подал Говоркову кружку и, широко расставив ноги, сел рядом на раскладушку.

— Уже пришли?

— Нет, стоим в бухте — в базу не пустили, — мичман положил широкую ладонь на лоб матроса, его черные глаза потеплели. — Тосю, наверное, хочешь увидеть? Она ведь мне все рассказала… И о ссоре вашей. — Две упрямые складки, сбежавшиеся к переносице, говорили, что боцман думает о чем-то, уже давно его беспокоившем. — Придем в базу, вместе со мной пойдешь, уладим ссору.

Козырев поднялся и включил корабельный динамик. Веселая, задорная мелодия ворвалась в кубрик. Передавали концерт по заявкам моряков. Костя слушал музыку и вспоминал Тосю.

Вдруг диктор объявил:

— По заявке матроса Константина Говоркова передаем «Легенду» композитора Венявского.

Костя вздрогнул. По его заявке?! Но ведь он не писал в радиокомитет.

А из динамика лилась широкая лирическая мелодия. Вновь, как когда-то на сцене матросского клуба, пела скрипка, звала, волновала. Костя видел темное небо, голубые звезды и серые Тосины глаза.

Козырев с минуту молча смотрел на Говоркова, затем осторожно на цыпочках вышел из кубрика.

Этот остров вы не найдете на карте. Вместо него там стоит обозначение маяка — темно-желтый круг. А остров все же есть. Маленький, отрезанный от материка узкой полоской воды, он напоминает подкову. На одном конце подковы высится белая цилиндрическая башня маяка, на другом — бревенчатый кургузый домишко, в котором живем мы — моряки отдаленного поста.

Берега острова крутые, скалистые и лишь в изгибе подковы, у двугорбой сопки, зеленеет распадок. Распадок сбегает к морю. Берег здесь отлогий и песчаный. Когда светит солнце, мокрый песок похож на янтарь.

Днем и ночью о серые прибрежные скалы бьется неугомонное море. От моря вверх по сопке карабкаются низкорослые дубки. Сердитый ветер треплет их голые причудливо изогнутые ветви.

На вершине сопки — мачта и служебное помещение нашего поста. Отсюда, с побережья острова, мачта напоминает спичку. У мачты я замечаю крошечную фигуру человека. Это наш новый командир мичман Стебелев.

Уже не первый день Стебелев появляется на сопке. Мне это непонятно. А мой друг Васька Железнов говорит, что мичман ходит туда разговаривать с ветром. Это, конечно, Васькина философия. Он вообще любит ввертывать в разговор глубокомысленные фразы. Но почему он повторяет чужие слова? «Разговаривать с ветром» — это любимая фраза мичмана.

Стебелев появился у нас неделю назад ранним утром. Мы стояли в кубрике, переминаясь с ноги на ногу и изображали строй. Мичман, высокий, худощавый, с горбатым носом на красном обветренном лице, смотрел внимательно, спокойно и, казалось, ощупывал каждого ив нас осторожными голубыми глазами, а потом сказал:

— Моя фамилия Стебелев, назначен к вам командиром поста, теперь будем служить вместе…

Мы молчали и недоверчиво разглядывали нового командира. Мы ждали, что скажет мичман.

— Ну, молодцы-гвардейцы, пойдем поговорим с ветром, — наконец произнес он и первым шагнул на улицу.

Мы довольно нестройно двинулись за ним. У курилки, которую представляла врытая в землю бочка и большой бурый камень, невесть как попавший сюда, мичман остановился. Большими узловатыми пальцами вытащил из кармана помятую пачку «Севера» и сказал:

— Закуривайте.

Матросы потянулись за папиросами.

— Хозяев, стало быть, среди вас нет? Все временные, прикомандированные? — Стебелев глубоко затянулся, и его голубые глаза насмешливо глянули на нас из-под густых, словно щетки, бровей.

Мы непонимающе уставились друг на друга, а мичман продолжал:

— Курилку-то для себя можно было по-человечески сделать. Или боитесь ручки запачкать?..