Владимир Савицкий - Решающий шаг

Был заспанный администратор …ской гостиницы, только по настоятельному требованию — кричать пришлось, кричать! — разыскавший ключи от запертой на два замка камеры хранения и выдавший Тане ее чемодан; на следующий день ему пришлось объясняться по этому поводу с Евсеевым, но этого Таня уже не узнала.

Было ночное такси, на удивление бесшумно, как мотылек, летевшее по пустому шоссе к аэропорту.

Был дежурный, утверждавший, что до завтра никаких рейсов нет и быть не может.

И был удивленный взгляд нескольких крепких мужчин, тихо беседовавших о чем-то своем в прокуренной комнатушке аэропорта, и поднятые высоко брови одного из них, самого крепкого, когда Таня дрожащим голосом провозгласила, что должна немедленно улететь отсюда — куда угодно, но только сию минуту, дело идет о жизни…

О жизни?!

И в общем молчании возник чистый, мальчишеский голос самого юного из крепких мужчин, сообщивший, что через двадцать три минуты должен быть спецрейс.

— Только… не на запад, — прибавил он, как бы извиняясь за странно составленное расписание спецрейсов, — не к Москве, на Восток…

И тогда Таня, цепляясь за эту долгожданную соломинку, — вот же она, судьба! — немедленно стала выгребать из сумочки на стол все свои документы, и записную книжку, и еще пачку каких-то бумажек и пробормотала, кажется, что она киноактриса и что ей надо… обязательно… непременно… что ей необходимо успеть…

Куда успеть — она не знала.

Но заканчивать фразу не пришлось. Дружеские руки вложили документы назад, в сумочку, аккуратно подхватили чемодан и вывели Таню на свежий степной воздух.

Потом был трап и совсем незначительные слова.

Потом она судорожно поцеловала по очереди своих провожатых и успела отметить, как дернулись ресницы у самого юного из крепких мужчин.

Потом рев мотора — и позади уже ничего.

Сейчас глубокая ночь.

Гостиница давно уснула, угомонилась и Таня за стеной, а я не сплю.

Я взвешиваю судьбу этой женщины на невидимых весах своего опыта. Аккуратно, пинцетом беру из коробки деликатные гирьки-пластинки и неустанно добавляю то на одну, то на другую чашку весов.

Она подарила мне неизмеримо больше, чем случайную встречу в пути. От отчаяния, я понимаю, просто от отчаяния открыла она настежь сердце. Первому встречному — на моем месте мог быть кто угодно другой.

Но разве так важна причина?

В прошлую среду я заседал в трибунале. Выбрался чуть живой, отхожу вот понемногу, раны зализываю.

Несколько месяцев назад пришлось мне взяться за серию очерков на темы морали — «по письмам читателей». Я вернулся из очередной поездки и только отписался, как вызывает меня заместитель главного редактора. Иду радостный, в чаянии новой командировки.

— Командировочка не уйдет, — заявляет зам, — а пока займитесь-ка вот этим, — И протягивает мне несколько писем с его собственноручными пометами на приколотых к каждому конверту аккуратных листиках.

Я и так и сяк, на моральные темы, дескать, писать не приходилось, таланта нету, в семейной жизни я ни черта не смыслю, и вообще…

Но отвертеться не удалось. Услышав в ответ: «А мне — приходилось?» — я понял, что дело глухо, и, не дожидаясь неизбежно сурового «надо!», взял письма и залпом сочинил всю серию.

Наконец-то мне удалось прославиться в собственном доме. Не знаю, что думали обо мне соседи и домовое начальство раньше — скорее всего, ничего не думали и моих экономических обзоров не читали, — но, как только э т и очерки были опубликованы, со мной в подъезде стали любезно раскланиваться незнакомые люди, а наш техник-смотритель, очень, очень милая женщина, лично зашла осведомиться, псе ли у меня в порядке и не надо ли случайно перестелить паркет (!!); мимоходом она упомянула о том, что ей осточертел пьяница муж: «Иногда такое хочется сделать и с ним и с собой — ни в сказке сказать ни пером описать…»

Что же касается моих ближайших соседей по лестничной площадке…

Квартиру номер тридцать семь, рядом с моей, занимает семейство Козловых. Я изредка забегал к ним по хозяйственным нуждам, неразрешимым для закоренелого холостяка. Раза два-три в год, когда у меня собирались друзья, занимал у хозяйки дома Марии Осиповны посуду, столовые приборы, даже стулья. Ее мать, добродушнейшая Елена Игнатьевна, охотно одалживала мне лавровый лист, перец, уксус для сооружения ею же рекомендованного «фирменного» салата, а я в ответ катал на «Москвиче» пятнадцатилетнего внука Кешку и старался толково ответить на его бесчисленные вопросы.

Но все это были случайные контакты. Всерьез я подружился лишь со «старшим ребенком» Козловых, неуклюжей молодой женщиной с простым, добрым лицом. Сразу после школы Дашенька стала работать в административном аппарате небольшого завода и заочно училась на филологическом факультете университета — страсть к чтению завела ее туда. Однажды, когда она была еще на третьем курсе и мы в очередной раз столкнулись во дворе, я спросил мимоходом, как идут занятия. Даша пожаловалась на то, что ей трудно доставать нужные книги, и я, поколебавшись лишь самую малость, предложил ей пользоваться моей обширной библиотекой. Она оценила все великодушие этого предложения и, заходя за свежей порцией книг, иногда оставалась поболтать за чашкой кофе.

Откровенно поболтать.

Этой весной Даша отлично защитила диплом.

Когда появились мои знаменитые очерки, и Мария Осиповна, и Даша, и даже сам глава семейства Аркадий Владимирович сказали мне при встрече несколько лестных слов — какой автор их не ценит? Что касается Елены Игнатьевны, то она, похвалив стиль и сделав несколько ехидных замечаний, стала пропагандировать мои опусы среди своих приятельниц и сверстниц. Недавно, подходя к дому, я натолкнулся на такую картину: на двух садовых скамейках, повернутых сиденьями друг к другу, расположилась стайка старушек, а Елена Игнатьевна, держа в руках потертый на сгибах газетный лист, читала им вслух мою статью. Заслышав шаги, она сурово глянула поверх очков, но, слава богу, своим слушательницам меня представлять не стала. Я съежился и постарался побыстрее проскользнуть в подъезд.

Что вы хотите, слава есть слава.

Да… Словом, хоть официально знакомы «домами» мы с Козловыми по-прежнему не были, но какая-то близость, несомненно, стала намечаться. И когда в среду на прошлой неделе я открыл на звонок дверь и обнаружил на площадке Марию Осиповну, я ничуть не удивился и пригласил ее зайти.

— Спасибо… — Мария Осиповна говорила прерывисто, словно только что бегом взбежала на наш четвертый этаж, — спасибо, я так рада, что застала вас дома… Очень прошу: загляните к нам.

— Но у меня срочная работа, — я сделал жест в сторону видневшейся в отдалении пишущей машинки.