Юрий Трифонов - Бесконечные игры [киноповесть]

— А, Боба Куриц! Здорово, Боб! — Мартынов целуется с черным бородатым мужчиной. Сериков тоже целуется, но как-то принужденно, без энтузиазма. Мартынов хватает за плечи какого-то крутящегося под ногами пионерчика. — Стой! Знаешь такую песню «А у нас на лестнице, в доме номер пять…»?

— Знаю, — отвечает пионерчик.

— Так вот, ее сочинил этот дядя, знаменитый композитор. Можешь называть его просто дядя Боря, я разрешаю… — Нагнулся к пионерчику. — Я ему однажды таких пилюль навешал! Вот здесь, как раз на этой лестнице…

— Ты? Мне? Навешал? — изумляется композитор.

— Конечно! Не ты же мне.

— По-моему, я тебе пилюль навешал. Это я помню.

— Не-ет, брат! Пилюли вешал я, а ты только махал руками по воздуху…

— Врешь! Я тебе такой фингал залепил… Здравствуйте, Вера Васильевна!

— О, Боря Куриц! И Саша Мартынов… Какие солидные!

Старушка, улыбаясь, пожимает руки бывшим ученикам.

— Про тебя, Боря, я все знаю — и песни твои слушаю, и в консерваторию хожу. Саша тоже у нас бывает… А вот Олег! Сериков! Про тебя ничего не знаю. Ты совсем школу забыл.

— Как же вы не знаете, Вера Васильевна? — говорит молодая женщина. — Олег — спортивный корреспондент. Мой муж очень его уважает, хотя и незнаком. Он в «Московских новостях» пишет — верно, Олег?

Сериков кивает. Весь этот разговор происходит во время медленного, вместе с толпой, подъема по широкой лестнице на второй этаж.

— Как? Ты — спортивный корреспондент? — Вера Васильевна поражена.

— Да.

— Олег, ты же писал у меня замечательные сочинения! Лучшие в школе! Потом учился в МГУ. Я была уверена, что ты стал писателем, литератором…

Сериков разводит руками.

— Ну, Олег… Я понимаю, конечно. Но как-то я огорчилась… А помнишь, какое ты написал изумительное сочинение о лирике Некрасова?

Крик сверху, со второго этажа:

— Товарищи, всех просят скорее в зал! В зал!

В большом зале человек четыреста пионеров, комсомольцев и взрослых сидят на стульях. На эстраде что-то вроде президиума, где сидят выдающиесябывшие ученики — гордость школы.

Директор школы заканчивает свою речь.

— …и все, все нам дороги! И за успехи всех вас мы, и учителя, и нынешние ученики, испытываем хорошую добрую гордость!

Пионерский оркестр неожиданно грянул туш. Директор резким жестом прерывает. Оркестр заткнулся. Смущенное лицо толстощекого трубача.

— У нас в гостях сегодня, — продолжает директор, — бывшие ученики, а ныне — Герой Советского Союза полковник Тарасов… — Тарасов, сидящий в президиуме, встает. Аплодисменты всего зала. Оркестр играет туш. — Поэт Викентий Морковченко! — Аплодисменты, туш. — Композитор Борис Куриц!.. — Аплодисменты, туш. — Заместитель директора фабрики искусственного волокна Левиновский! — Тоже аплодисменты. — Тренер футбольной команды «Авангард» Григорий Кизяев! — Бурные аплодисменты зала, крики «ура!», топот ног. — Представительница театрального мира Мария Колесникова! — Такие же бурные аплодисменты, крики «ура!». Очень смущенная встает Маша и что-то говорит, качая головой директору.

Сериков и Мартынов сидят в одном из первых рядов и, глядя на эстраду, разговаривают о своем.

— Как это сделать практически? — спрашивает Мартынов.

— Приходи в редакцию.

— Нет, надо где-то в нейтральном месте. Так всегда лучше.

— Приходи на футбол. Наш редактор дикий болельщик…

Поэт Викентий Морковченко читает стихи:

Девочки преподносят поэту цветы.

Какой-то высокий, явно подвыпивший мужчина в очках проталкивается через проход на эстраду. С трудом взбирается по ступенькам. Взобрался. Улыбаясь, говорит:

— Что можно сказать о нашей школе? Много чего… И «за» и «против»… Я, конечно, буду говорить «за», потому что — ну, понятно… И вот теперь, когда мы твердо стоим на ногах… — Тут его сильно качнуло, и он едва устоял, ухватившись за край трибуны.

В зале смех. Оркестр грянул туш.

Директор что-то говорит Маше. Маша встает и идет к трибуне. Долговязый очкарик уступает ей место. Пионеры бегут за ним с цветами.

— Ребята, я окончила школу двенадцать лет назад. Давно, правда? — Крики из зала: «Да!», «Нет!» — Но, знаете, до сих пор меня берет оторопь, когда я слышу слово: химия. Почему-то я никогда ничего не могла в химии понять. Контрольные работы и экзамен по химии были для меня каким-то кошмаром. Учительница тут ни при чем. Виновата была я, одна я! Она еще работает в школе? Евдокия Леонтьевна?

— Нет, — говорит директор.

— Жалко, мне хотелось ее увидеть. Потому что лицо этой милой женщины было тоже частью кошмара. Я не могла на него спокойно смотреть. У меня все холодело внутри. Правда, правда… — Маша рассказывает так естественно и просто, что ее слушают, улыбаясь. А некоторые малыши даже смеются. — И вот, знаете, у меня была потом сложная жизнь, были трудности, неприятности… И когда бывало очень трудно, я говорила себе: «Дурочка, ну что ты паникуешь? Ведь ты сдала экзамен по химии! Ты победила свой кошмар. Ты победила себя. Значит, ты можешь все!»

Аплодисменты. Оркестр играет туш.

Но Маша не уходит с трибуны. Когда аплодисменты стихли, она продолжает:

— Я хочу еще рассказать… Но сначала я должна узнать. Вот у вас! У вас! — Она показывает на Серикова. — Скажите: вы ничего не теряли сегодня?

— Я?

— Да.

— Ничего… — Сериков в растерянности. — Хотя нет. Конечно!

— Что?

— Папку свою потерял.

— Ребята, потрясающая история! Сегодня я видела этого человека на улице, он меня поразил, а сейчас он тут. Ребята, это удивительно, я должна вам рассказать! Слушайте, иду я Гавриловским переулком, вижу — толпа… На третьем этаже, на подоконнике, сидит младенец лет двух, шлепает ручонками по стеклу и вот-вот… понимаете? Ужас! Никто ничего… Кричат, машут руками, один за милицией побежал… И тогда вот этот молодой человек дает мне папку — «Подержите», говорит, — как кошка взбирается до третьего этажа по водосточной трубе, влезает на балкон, оттуда по карнизу — это было совершенно жуткое зрелище…

Сериков с чугунным от смущения лицом, нахмуренный, уничтоженный, шепчет Мартынову сквозь зубы:

— Какого дьявола она все это…

— С карниза — в окно, и спасает ребенка! — продолжает Маша. — Это было делом одной секунды. Потом он вышел из подъезда и, не сказав никому ни слова, мгновенно исчез. Даже забыл про свою папку. Вот каких людей воспитывает наша школа!

— Мы вас просим подняться на эстраду! — говорит директор.

В общем шуме Сериков поднимается на эстраду. Вид у него такой, точно он идет на казнь. Маша села на свое место за столом президиума, а Сериков подошел к трибуне. Оттого, что он страшно смущен, — выглядит высокомерно.