Юрий Трифонов - Бесконечные игры [киноповесть]

Сериков, Маша и Мартынов идут между рядами на Северной трибуне. Зрители рассаживаются.

— Сегодня народу мало, потому что играют два слабых клуба. Жуткая схватка за предпоследнее место, — объясняет Сериков.

— И на такой матч вы меня пригласили!

— Матч интереснейший. Бой скелетов над пропастью. Кто проиграл — тот летит вниз, гремя костями.

— Эй, не забудь: ты должен познакомить меня с редактором!

— Помню, помню. Имей терпение…

В тесненькой ложе прессы под брезентовым навесом, предусмотрительно натянутым на случай дождя, сидят журналисты. Как они там помещаются, бедные? Каждый имеет право сидеть на любом месте трибун, где будет свободно — а сегодня полно свободных мест, даже на аристократическом «севере», — по им надо жаться вместе, ощущать друг друга плечами, затылками, локтями, обсуждать, оценивать, быть настороже, а все это возможно только там, в тесной клетке под брезентовым навесом. Он и сам сидит там обычно, втискиваясь между толстым Абрамовым и задумчивым Феликсом, но сегодня он не один. Он проходит низом мимо ложи прессы, жестом руки и слабой улыбкой приветствуя сидящих там приятелей, а те сверху следят за ним, за его спутницей и за Мартыновым, плетущимся сзади. Игра еще не началась, внимание рассеяно, надо же на что-то смотреть и о ком-то злословить. Разговор там примерно такой: «А Сериков-то, а?», «Ну, ну!», «Человек в порядке!», «Наш скромный-то Сериков…», «А она ничего», «Кто такая?», «Узнаем завтра», «Смотрите, у них заявлен Фролов под седьмым, но это явно не Фролов!», «И наглец: прошел мимо, даже не поздоровался», «Нет, поздоровался, сделал ручкой», «Это самый настоящий Фролов, к вашему сведению», «Где Фролов?», «Седьмой Фролов!», «Нет, все-таки наглец — приходить с такой девицей на футбол и не знакомить»…

Сериков подымается по проходу рядов на десять выше брезентовой крыши, постилает на сырую скамейку газету, Маша, придерживая под коленями плащ, садится на нее. Поодаль, чуть пониже, сидит Грачев: Сериков замечает его серую шляпу и голубоватый плащ. На коленях у редактора зонт и бинокль в футляре. Рядом с Грачевым кто-то очень солидный, начальственного облика, тоже в плаще и в шляпе, но в зеленоватых тонах. Серикову неохота в воскресный день попадаться начальству на глаза. Надо же когда-то отдохнуть друг от друга. Но Мартынов не унимается. «Где же твой Грачев?» Проще всего сказать: «Что-то не вижу». Но Сериков слишком поздно сообразил, что можно невинно солгать, и говорит ворчливо, ткнув пальцем: «Да вон он сидит!» Все трое, забрав влажные газеты, спускаются вниз к Грачеву.

— Роман Романович, дадим в хронику? Или двадцать строк? — спрашивает Сериков.

— А это поглядим. Как сложится.

— Если наши черти не выиграют! — сосед Грачева трясет кулаком.

— Как можно? Обязаны выиграть, — говорит Грачев. — У Кизяева сегодня последний шанс.

— Роман Романович, познакомьтесь, пожалуйста: Мария Сергеевна… Мартынов… Мои школьные друзья…

— Очень приятно, не будем отвлекаться. Садитесь, садитесь, школьные друзья! — Грачев, уже нервничая оттого, что началась игра, жестом предлагает Маше место рядом с собой. Но туда проворно плюхается Мартынов.

Игра сразу пошла «в кость». Нападающий «Микрона» на первой же минуте захромал, отковылял на обочину, на ту узкую полосу травы, что между боковой линией и гаревой дорожкой, и вот уже к нему мчится что есть мочи — и как всегда на потеху зрителям — толстенький доктор с чемоданчиком, присаживается на одно колено, что-то быстро делает с ногой футболиста, нога лежит как бы отдельно от футболиста, вытянутая на траве драгоценность, живущая своей жизнью, умирающая в одиночестве, обладающая чудесной силой и такая беззащитная и жалкая, только кожа и кости, бедная человеческая плоть. Нога лежит неподвижно, в глубоком обмороке, в то время как футболист дергается, сидя на траве, чуть отклонившись назад, опираясь на руки. Наверное, делают укол. Это больно.

— Ничего, сейчас побежит как миленький, — говорит Грачев.

— А ничего там нет, — говорит его сосед. — Просто темп сбивают.

Зрители свистят, недовольные судьей, который не дал штрафного. Смотреть с Грачевым футбол, когда играет «Авангард», тяжело: он становится раздражителен, толкает локтем, иногда вдруг с такой силой шаркнет ногой, точно сам хочет нанести удар по воротам. Всем известно, что когда проигрывает «Авангард», Грачев приходит в редакцию желчный, усталый, и в такие дни лучше к нему не соваться. А вообще-то, если не считать футбольного завихрения, человек он вполне умеренный и спокойный. Психологический ребус! Серикову долго казалось, что тут показное, дань моде, вроде охоты с егерями или Карловых Вар, куда ездят не для лечения, а потому, что «все ездят», но потом понял: тут все чисто. Человек страдает. Ничего не может поделать с собой. Однажды был гипертонический криз после какого-то авангардовского краха.

А куда лучше было бы сидеть без начальства и без Мартынова где-нибудь наверху, в ряду примерно двадцать восьмом, и чтоб на скамейке никого, все далеко внизу, и можно разговаривать о чем угодно, обнять за плечи и, если начнется дождь, накрыться одним плащом. Он как бы случайно прикасается рукою к Машиному бедру. И как бы в забывчивости не отнимает руку. Через мгновение она накрывает его пальцы ладонью.

— У вас холодные пальцы, — говорит она.

— Я волнуюсь, — отвечает он.

— Отчего же?

— Я болею. За «Авангард». Там Кизяев из нашей школы. Помните, вы сидели с ним в президиуме?

— А! Только поэтому?

Он поворачивает свою руку ладонью кверху и просовывает пальцы между ее мягкими пальцами, прижимает ее ладошку к своей, ощущает влажные ложбинки между ее пальцами. Она шепчет:

— Ведите себя прилично… Слышите?

В это время Грачев сильно толкает его коленкой и вскрикивает: «Ах черт!» Футболист, которому сделали укол, уже пляшет на обочине, пробуя ногу, делает два приседания и бежит в поле. Зрители снова свистят. Теперь свистят сторонники «Авангарда», недовольные тем, что травмированный так быстро поправился и, стало быть, темнил и выпрашивал штрафной. Рука Маши продолжает оставаться в полном владении Серикова. И не делает попыток освободиться. Тыльной стороной своей кисти, костяшками пальцев он все время ощущает твердость бедра. Грачев хрипло говорит: «Дайте сигарету, Сериков!» — и вдруг с силой шаркает ногой, и каблук его ботинка очень сильно ударяет Серикова по щиколотке. Серикову хочется потереть больное место, но он не отнимает своей левой руки, лежащей на Машином бедре и сжимающей ее пальцы, а правой рукой, неудобно изогнувшись, ухитряется достать из левого кармана пиджака сигареты для Грачева. При этом ему удается потереть больную щиколотку носком ботинка другой ноги.