Антон Макаренко - Педагогическая поэма. Полная версия [litres]

– Иван Денисович, надо… там… упаковать физический кабинет.

Иван Денисович поднимается от какого-нибудь ящика или тетради и улыбается:

– Кабинет? Ага… Добре… Ось возьму хлопцив тай запакуем.

Вы стыдливо отходите прочь и думаете: «М-да… В общем, конечно, это свинство» , – а Иван Денисович уже забыл о вашем изуверстве и ласково говорит кому-то:

– Пиды, голубе, поклычь там хлопцив!..

В Харьков мы приехали утром. На вокзале встретил нас сияющий в унисон майскому утру и нашему победному маршу инспектор наробраза Юрьев. Он хлопал нас по плечам и приговаривал:

– Вот какие горьковцы? Здорово, здорово! И Любовь Савельевна здесь? Здорово! Так знаете что? У меня машина, заедем за Халабудой и прямо в Куряж. Любовь Савельевна, вы тоже поедете? Здорово! А ребята пускай дачным поездом до Рыжова. А от Рыжова близко – два километра. Там лугом можно пройти. А вот только надо же вас накормить, а? Или в Куряже накормят, как вы думаете?

Хлопцы выжидательно посматривали на меня и иронически на Юрьева. Их боевые щупальца были наэлектризованы до высшей степени и жадно ощупывали первый харьковский предмет – Юрьева.

Я сказал:

– Видите ли: наш передовой сводный является, так сказать, первым эшелоном горьковцев. Раз мы приедем, пускай и они приедут. Кажется, можно нанять две машины?

Юрьев подпрыгнул от восхищения:

– Здорово, честное слово! Как это у них… все как-то по-своему. Ах, какая прелесть! И знаете что? Я нанимаю за счет Наробраза! И знаете что? Я поеду с ними, с хлопцами…

– Поедем, – показал зубы Волохов.

– Зам-мечательно, зам-мечательно!.. Значит, идем… идем нанимать машины!

Волохов приказал:

– Ступай, Тоська!

Тоська салютнул, пискнул «есть», Юрьев влепился в Тоську целым букетом восторженных взглядов , потирал руки, танцевал на месте:

– Ну, что ты скажешь, ну, что ты скажешь!..

Он побежал на площадь, оглядываясь на Тоську, который, конечно, не мог так быстро оставить свою солидность члена передового сводного и прыгать по вокзалу.

Джуринская смеялась им вслед. Хлопцы переглянулись. Горьковский спросил тихо:

– Кто такой… этот чудак?..

Через час три наших авто влетели на куряжскую гору и остановились возле ободранного бока собора. Несколько нестриженных, грязных фигур лениво двинулись к машинам, волоча по земле длинные истоптанные штанины и без особенного любопытства поглядывая на горьковцев, стройных, как пажи, и строгих, как экзаменаторы .

Два воспитателя подошли к нам и, еле скрывая неприязнь, переглянулись между собой.

– Где мы их поместим? Вам можно поставить кровать в учительской, а ребята могут расположиться в спальнях.

– Это неважно. Где-нибудь поместимся. Где заведующий?

Заведующий в городе. Но находится некто в светло-серых штанах, украшенных круглыми масляными пятнами, который с некоторым трудом и воспоминаниями о неправильной очереди соглашается все же объявить себя дежурным и показать нам колонию. Мне смотреть нечего, Юрьев тоже мало интересуется зрительными радостями . Джуринская грустно молчит, а хлопцы, не ожидая официального чичероне, уже сами побежали осматривать богатства колонии; за ними не спеша поплелся Иван Денисович.

Халабуда затыкал палкой в различные точки небосклона, вспоминая отдельные детали собственной организационной деятельности, перечисляя элементы недвижимого куряжского богатства и приводя все это к одному знаменателю – житу. Хлопцы прибежали обратно с лицами, перекошенными от удивления. Кудлатый смотрит на меня с таким выражением, как будто хочет сказать: «Как это вы могли, Антон Семенович, влопаться в такую глупую историю?»

У Митьки Жевелия зло поблескивают глаза, руки в карманах, вокруг себя он оглядывается через плечо, и это презрительное движение хорошо различает Джуринская:

– Что, мальчики, плохо здесь?

Митька ничего не отвечает. Волохов вдруг смеется:

– Я думаю, без мордобоя здесь не обойдется.

– Как это? – бледнеет Любовь Савельевна.

– Придется брать за жабры эту братву, – поясняет Волохов и вдруг берет двумя пальцами за воротник и подводит ближе к Джуринской черненького, худого замухрышку в длинном «клифте», но босого и без шапки.

– Посмотрите на его уши.

Замухрышка покорно поворачивается. Его уши действительно примечательны. Это ничего, что они черные, ничего, что грязь в них успела отлакироваться в разных жизненных трениях, но уши эти еще раскрашены буйными налетами кровоточащих болячек, заживающих корок и сыпи.

– Почему у тебя такие уши? – спрашивает Джуринская.

Замухрышка улыбается застенчиво, почесывает ногу о ногу, а ноги у него такого же стиля .

– Короста, – говорит замухрышка хрипло.

– Сколько тебе дней до смерти осталось? – спрашивает Тоська.

– Чего до смерти? Ху, у нас таких сколько, а никто еще не умер!

Колонистов почему-то не видно. В засоренном клубе, на заплеванных лестницах, по забросанным экскрементами дорожкам бродят несколько скучных фигур. В развороченных, зловонных спальнях, куда даже солнцу не удается пробиться сквозь грязные еще с прошлого года окна, тоже никого нет.

– Где же колонисты? – спрашиваю я дежурного.

Дежурный гордо отворачивается и говорит сквозь зубы:

– Вопрос этот лишний.

Рядом с нами ходит, не отставая, круглолицый мальчик лет пятнадцати. Я его спрашиваю:

– Ну, как живете, ребята?

Он поднимает ко мне умную мордочку, неумытую, как и все мордочки в Куряже:

– Живем? Какая там жизнь? А вот, говорят, скоро будет лучше, правда?

– Кто говорит?

– Хлопцы говорят, что скоро будет иначе, только, говорят, чуть что, лозинами будут бить?

– Бить? За что?

– Воров бить. Тут воров много.

– Скажи, почему ты не умываешься?

– Так нечем! Воды нету! Электростанция испорчена и воды не качает. И полотенцев нету, и мыла.

– Разве вам не дают?

– Давали раньше… Так покрали все. У нас все крадут. А теперь уже и в кладовой нету.

– Почему?

– Ночью кладовку всю разобрали. Замки сломали и взяли все. Заведующий хотел стрелять…

– Ну?

– Ничего… не стрелял. Он говорит: буду стрелять! А хлопцы сказали: стреляй! Ну, а он не стрелял, а только послал за милицией…

– И что ж милиция?

– Не знаю.

– И ты взял что-нибудь в кладовой?

– Нет, я не взял. Я хотел взять штаны… а там были большие, а я когда пришел, так взял только два ключа, там на полу валялись.

– Давно это было?

– Зимой было.

– Так… Как же твоя фамилия?

– Маликов Петр.

Мы направились к школе. Юрьев молча слушает наш разговор и думает о чем-то . Отставая от нас, сзади идет Халабуда, и его уже окружили горьковцы: у них удивительный нюх на занятных людей. Халабуда задирает рыжебородое лицо и рассказывает хлопцам о хорошем урожае. За ним тащится и царапает землю толстая суковатая палка.