Антон Макаренко - Педагогическая поэма. Полная версия [litres]

Рыжий прищурил один глаз и сказал громко:

– Макаренко, значит, да?

Я остановился против него и ответил по возможности спокойно, стараясь из всех сил ничего не выразить на своем лице:

– Да, это моя фамилия. А тебя как зовут?

Рыжий, не отвечая, засвистел снова, пристально меня разглядывая прищуренным глазом и пошатывая одной ногой. Вдруг он круто повернулся ко мне спиной, поднял плечи и, продолжая свистеть, пошел прочь, широко расставляя ноги и роясь глубоко в карманах. Его приятели направились за ним, как и раньше, обнявшись, и затянули оглушительно:

Фигуры, окружающие нас, продолжают меня разглядывать, но на их лицах ничего нельзя прочитать. Они смотрят на меня просто потому, что им нечего делать. Одна тихо говорит другой:

– Новый заведующий…

– Один черт, – так же тихо отвечает другая.

– Думаете с чего начинать, товарищ Макаренко?

Оглядываюсь: черноокая молодая женщина улыбается. Так необычно видеть здесь белоснежную блузку и строгий черный галстук.

– Я – Гуляева.

Знаю: это инструктор швейной мастерской – единственный член партии в Куряже. На нее приятно смотреть: Гуляева начинает полнеть, но у нее еще гибкая талия, блестящие черные локоны, тоже молодые, и от нее пахнет еще неистраченной силой души. Я отвечаю весело:

– Давайте начинать вместе.

– О, нет, я вам плохой помощник. Я не умею.

– Я научу вас…

– Меня уже учили, ничего не выходит. Впрочем, знаете что? Девочки здесь лучше. Пойдемте к девочкам, вы еще не были у них? Они вас ожидают. Даже страстно ожидают. Я могу немножко гордиться: девочки здесь были под моим влиянием – у них даже три комсомолки есть. Пойдемте.

– Среди мальчиков разве нет комсомольцев? Пионеров больше?

Гуляева махнула рукой.

– Среди мальчиков ничего нет, кроме ужаса. Вообще считайте, что вы начинаете с нуля.

Мы направляемся к центральному двухэтажному зданию.

– Вы замечательно правильно поступили, – говорит Гуляева, – когда потребовали снятия всего персонала. Гоните всех до одного, не смотрите ни на лица, ни на способности, ни на глаза . И меня гоните.

– Нет, относительно вас мы уже договорились. Я как раз рассчитываю на вашу помощь.

– Ну, смотрите, чтобы потом не жалели.

Спальня девочек очень большая, в ней стоят шестьдесят кроватей. Я поражен: на каждой кровати одеяло, правда, старенькое и худое. Под одеялами простыни. Даже есть подушки.

Девочки нас действительно ожидали. Они одеты в изношенные, почти у каждой заплатанные , ситцевые платьица. Самой старшей из девочек лет пятнадцать.

Я говорю:

– Здравствуйте, девочки!

– Ну, вот, привела к вам Антона Семеновича, вы хотели его видеть.

Девочки шепотом произносят приветствие и потихоньку сходятся к нам, по дороге поправляя постели. Мне становится почему-то очень жаль этих девочек, мне страшно хочется доставить им хотя бы маленькое удовольствие. Они усаживаются на кроватях вокруг нас, и несмело смотрят на меня их бледные улыбки . Я никак не могу разобрать, почему мне так жаль их. Может быть, потому, что они бледные, что у них бескровные губы и осторожные взгляды, а может быть, потому, что на них жалкие заплатанные платья. Я мельком думаю: нельзя девочкам давать носить такую дрянь, это может обидеть на всю жизнь. Но неужели мне только поэтому жаль их?

– Расскажите, девчата, как вы живете? – прошу я их.

Девочки молчат, смотрят на меня и улыбаются одними губами.

Я вдруг вижу, ясно вижу: только их губы умеют улыбаться, на самом деле девочки и понятия не имеют, что такое – настоящая живая улыбка. Я медленно осматриваю все лица, перевожу взгляд на Гуляеву и удивленно спрашиваю:

– Вы знаете, я опытный человек, но я чего-то здесь не понимаю.

Гуляева поднимает брови и внимательно ко мне присматривается :

– А что такое?

Вдруг девочка, сидящая прямо против меня, смуглянка, в такой короткой розовой юбочке, что всегда видны ее колени, говорит, глядя на меня немигающими глазами:

– Вы скорее к нам приезжайте с вашими горьковцами, потому что здесь очень опасно жить.

И тотчас я понял, в чем дело: на лице этой смуглянки, в ее остановившихся глазах, в привычных конвульсиях рта живет страх, постоянный будничный испуг.

– Они запуганы, – говорю я Гуляевой.

– У них тяжелая жизнь, Антон Семенович, у них очень тяжелая, несчастная жизнь…

У Гуляевой краснеют глаза, и она быстро уходит к окну.

Черт возьми, мерзость какая: эта женщина, член коммунистической партии, на девятом году революции плачет здесь, в учреждении социального воспитания, в бедной спальне девочек! Интересно: кто-нибудь должен отвечать за это на скамье подсудимых? Я с горячим наслаждением взял бы на себя честь потребовать для этих мерзавцев высшей меры социальной защиты.

Я решительно пристал к девочкам:

– Чего вы боитесь? Рассказывайте!

Сначала несмело, подталкивая и заменяя друг друга, потом откровенно и убийственно подробно девочки рассказали мне страшные вещи .

Сравнительно безопасно чувствуют себя они только в спальне. Выйти во двор боятся, потому что мальчики преследуют их, щипают, говорят глупости, подглядывают в уборные, в стенах которых они наделали множество дырок . Девочки часто голодают, потому что им не оставляют пищи в столовой. Пищу расхватывают мальчики и разносят по спальням. Разносить по спальням запрещается, и кухонный персонал не дает этого делать, но мальчики не обращают внимания на кухонный персонал, выносят кастрюли и хлеб, а девочки этого не могут сделать. Они приходят в столовую и ожидают, а потом им говорят, что мальчики все растащили и есть уже нечего, иногда дадут немного хлеба. И в столовой сидеть опасно, потому что туда забегают мальчики и дерутся, называют проститутками и еще хуже и хотят научить разным словам. Мальчики еще требуют от них разных вещей для продажи, но девочки не дают; тогда они забегают в спальню, хватают одеяло или подушку, или что другое – и уносят продавать в город. Стирать свое белье девочки решаются только ночью, но теперь и ночью стало опасно; мальчики подстерегают в прачечной и такое делают, что и сказать нельзя. Валя Городкова и Маня Василенко пошли стирать, а потом пришли и целую ночь плакали, а утром взяли и убежали из колонии кто его знает куда. А одна девочка пожаловалась заведующему, так на другой день она пошла в уборную, а ее поймали и вымазали лицо этим самым в уборной. Теперь все рассказывают, что будет иначе, а хлопцы другие говорят, что все равно ничего не выйдет, потому что горьковцев очень мало и их все равно поразгоняют.

Гуляева слушала девочек, не отрывая взгляда от моего лица. Я улыбнулся не столько ей, сколько только что пролитым ею слезам.