Иван Свистунов - Сердца в строю

— Вот отслужу действительную, поеду к себе в Тихорецкую, буду на мотоцикле девчат катать. — И после паузы добавил: — Хорошие у нас девчата. Чернявые!

— Жениться задумал? — сонно улыбнулся Верховцев.

— Не, — мотнул головой Вася. — Зачем с молодых годов хомут на шею? Мне еще определиться надо. В институт пойду. В Новочеркасске есть подходящий. Я уже разведку провел. Не все ж баранку крутить.

Долго ехали молча. Без всякой связи с предыдущим Вася проговорил значительно:

— Добрая это штука — жизнь!

Внезапно вырастали, с шумом проносились и исчезали, ныряя в темноту, придорожные деревья, одинокие телеграфные столбы. Вдали вспыхивали и гасли огоньки: не то затерянный хутор, не то падучая звезда.

Верховцев поудобней откинулся на спинку сиденья. Клонило ко сну. «Анна, верно, спит давно», — мелькнул обрывок последней мысли, и он задремал, склонив набок широколобую голову. Еще с действительной службы осталась у него солдатская привычка засыпать в любой положении, спать впрок, как спят здоровые, спокойные люди.

Когда капитан проснулся, машина все так же мчалась, как по рельсам, по светлым дорожкам, проложенным фарами. Но край неба уже заметно высветлился, померкли звезды, и к востоку — встречать солнце — потянулись взъерошенные, словно невыспавшиеся облака. Теперь на шоссе чаще стали попадаться встречные машины с потушенными фарами. В сумраке кабин сонные лица водителей казались сердитыми.

Уже совсем рассвело, когда «эмка» подъехала к городу. В домишках на окраине из окон сочилось жидкое золото. Стайки голубей кувыркались в прохладном просторе вымытого до неправдоподобной синевы неба.

Шлагбаум у переезда через железнодорожное полотно был опущен: проходил товарный состав. Четырехосные вагоны с наглухо закрытыми дверьми громыхали, тяжело припадая на стыках. Путевой обходчик в темной тужурке и помятой форменной фуражке сутуло стоял у будки, вытянув вперед желтый, перепачканный мазутом флажок.

Верховцев вышел из машины размяться. Высокий, широкоплечий, он, казалось, был создан для гимнастерки военного покроя, армейского ремня, сапог. Зевнув, полез в карман за портсигаром. Но не успел закурить, как за спиной раздался голос шофера:

— Товарищ капитан! Куда это они с утра пораньше?

Верховцев поднял голову. С запада в светлой пустыне неба гуськом, как нанизанные на нитку, летели самолеты.

— Тоже служба вроде нашей, шоферской. Выходной день, а покоя нет, — неодобрительно махнул рукой Вася и сел за руль. Как раз в это время и начало твориться нечто непонятное. Дойдя до невидимой черты, самолеты по очереди снижались, и тотчас на горизонте набухали черные волдыри, из чрева которых вырывался далекий рокочущий гром.

— Практикуются? — вопросительно посмотрел Вася на Верховцева. — Только чудны́е они какие-то. Таких я и не видел…

Верховцев не успел ответить. Из-за солнца стремительно вынырнул маленький истребитель, понесся навстречу головному бомбардировщику. Мгновение — и бомбардировщик неуклюже свалился на крыло и косо пошел к земле, как кистью, размазывая на светлом полотне неба грязную расплывающуюся полосу.

Верховцев, бросив в кювет недокуренную папиросу, сел в машину. Шлагбаум ткнул в небо тонким пальцем — путь свободен, и «эмка» помчалась по еще безлюдным в этот ранний час улицам города. Ехали не зная, что и думать.

— Боюсь, не придется тебе на мотоцикле девчат катать, — невесело проговорил Верховцев.

— Неужто началось? — нахмурился Вася.

— На то похоже. Ну, бери фронтовой темп, — попытался улыбнуться Верховцев. Но по глазам было, видно, что ему не до шуток.

— С немцами или еще, может, с кем?

— А с кем же! — не то утвердительно, не то вопросительно ответил Верховцев.

— Да-а! — протянул Вася и, как плевок, бросил сквозь зубы: — Трясця им в бок!

В штабе дивизии уже командовала война. Быстро покончив со всеми делами, Верховцев послал шофера заправлять машину, а сам прошел к заместителю командира дивизии Карееву, с которым когда-то служил на Дальнем Востоке.

— Садись, садись, рассказывай, — жал руку Кареев. — Как там у вас? Как настроение?

Только здесь, в просторном кабинете с черными глухими маскировочными шторами на окнах, с непрестанными телефонными звонками, вглядываясь в озабоченное лицо полковника, Верховцев в полной мере почувствовал всю серьезность начинавшихся событий.

«Если завтра война!..» — Сколько раз думал об этом, говорил, пел. И вот — война! Но не завтра, а сегодня. Не завтра, а сегодня падают бомбы. Не завтра, а сегодня льется кровь. Все, что казалось если и не легким, то во всяком случае и не очень трудным, теперь встало перед Верховцевым во весь рост, как самое большое испытание в жизни.

— Немцы на своей земле давненько не воевали. Вот мы им и покажем где раки зимуют. Не на Бельгию нарвались, — горячо говорил он. — Наши Буг перешли уже?

— Пока, кажется… — замялся Кареев, — нет еще официальных сообщений, — и на лице полковника промелькнуло не свойственное ему выражение скрытого беспокойства.

Уже прощаясь, протянув Верховцеву крупную мягкую руку, Кареев предложил:

— А может быть, у меня пообедаешь?..

— С радостью бы, да в полк скорей надо. — И Верховцев спросил озабоченно: — На старом месте еще застану? Верно, вперед пошли?

— Должен застать, — неуверенно проговорил Кареев и после паузы спросил неожиданно: — Семью куда думаешь эвакуировать?

Верховцев с недоумением посмотрел на полковника.

— Как эвакуировать? Для чего?… — начал было он, но Кареев сердито перебил:

— Все может быть… Все! Война! Разрешаю заехать домой и уладить этот вопрос. — И еще раз пожал руку: — Ну, прощай, дорогой! Желаю счастья!

Верховцев вышел из кабинета, спустился по широкой лестнице мимо бронзового Фрунзе, сел в машину. «Эмка» пересекла площадь и помчалась к выезду. На углах улиц у репродукторов толпились горожане. Прошли две девушки в пилотках и новеньком, еще нескладно сидящем обмундировании, с противогазами на боку, оживленные и взволнованные. У сберегательной кассы вытянулась хмурая молчаливая очередь…

Вася о чем-то говорил, что-то спрашивал, но в ушах Верховцева звучали слова Кареева: «Все может быть…», перед глазами было его лицо с таким необычным выражением растерянности. Если бы Верховцев не знал полковника, все было бы понятно: просто струсил он, обабился на теплом местечке в штабе. Но Верховцев знал Кареева; КВЖД, Мадрид, Хасан… Почему же тревога в честных, умных, твердых глазах? Почему этот нелепый вопрос об эвакуации?

Смутное беспокойство против воли просачивалось в душу. Скорей бы в полк, к товарищам, к своим бойцам! И, не отвечая на Васины вопросы, приказал отрывисто:

— Гони!