Николай Кочин - Нижегородский откос

— Это ты, пострел, так вытянулся? Сенька? Не узнаешь, стал барином. Такой нарядный.

Ребятишки гурьбились около него и следовали за ним. Он подошел к своим воротам.

В глубине двора стоял впряженный в старую телегу, так и прозванную навозной, старый Гнедко, брюхатый, лохматый и облезлый, с которым, однако, отец не хотел расставаться. На телегу все домочадцы, в том числе и малолетний брат Евсташка, торопливо накладывали навоз, пыхтя, молча, не разгибаясь. Все они заметили Сеньку, но никто не оторвался от работы. И только когда наложили целую телегу и, вскочив на нее, отец потоптался и воткнул сверху вилы, Сеньку окружили и остановились в недоумении: не знали, радоваться его приезду или горевать.

— Вернулся все-таки, значит, — сказал отец с возу.

«Напрасно я написал домой, что попал на хорошее место, — решил Сенька, — вот теперь расхлебывай…»

Отец хмуро подал сыну заскорузлую, негнущуюся кисть руки. Потер свою ладонь о его ладонь…

— Стало быть, того, не понравилось на ярмарке-то. Приехал. Ишь ты, голова, какое дело-то. Давно нашего плохого духу не нюхал. За три года-то, чай поди, отвык.

— Да, отец… Вот хочу тут оглядеться немного.

— Оглядываться будешь потом, — ответил он точно бы недружелюбно. — А ты свези вот сперва удобрение на задворки. У меня руки зудят, отваливаются. День-деньской копаюсь в навозе как жук.

Мать встряла:

— Погоди ты, отец, — повисла на шее у Сеньки, — и побледнел-то как — город, видать, не дом родной. Сейчас я растурюсь, самоварчик поставлю.

— Не надо, мама. Чай пить будем потом, когда я с делом управлюсь. Давай, отец, вожжи, я повезу в самом деле.

— Наряды городские снять, Семен, придется, — сказал отец. — А то смеяться люди добрые станут. Как жених вырядился. Неужто в городе каждый день в новой одежде ходите?

— Да, отец.

— Вот бить-то вас некому. Видать, в городах порядку еще нету. А в деревне, слава богу, все стало на хорошее место. И хорошие люди опять в чести, и вольная торговля не возбраняется, и мужика не притесняют, и по амбарам продотряды перестали лазить… И помещикам капут. Только вот наш Иван у всех как бельмо на глазу. Комсомольцы против бога горлопанят. Да я так думаю, чай, и им скоро все это надоест.

Сенька сбросил с себя городское платье, облекся в залатанные солдатские обноски старшего брата, напялил на себя отцов картузишко, лапти на ноги. Отец оглядел его и остался весьма доволен.

— Ну вот, теперь ты на линии. Настоящий мужик.

Он подал Сеньке жирные, в навозе, вожжи:

— Поезжай садом. В случае упадет что с возу, на свою землю упадет. Дерьмо нам дороже золота.

— Помнишь, батя, целые годы мужики навоз не вывозили, при комбедах. Никто дворов не очищал. Коровы стояли в навозе по брюхо. Каждый рад был, ежели бы кто двор его очистил. Валили удобрение в овраги.

— Совсем другая была епоха. Каждый хотел умнее мужика быть. А уж куда… Указывальщики, кроме карандаша, в руках ничего не держали. Про то сейчас забудь. Забудь про то, как в комбеде мужиков на три части делили: беднота всех лучше, кулаки — дерьмо, а середняки — середка на половине. Бедных в лучший сорт людей произвели. За границей, я слышал, над этим очень смеялись. Была нескладица, ну и расплачивались за это. Боялись скот разводить, осеменять поля, кому охота в кулаки попасть. А теперь всяк норовит выйти в поле раньше соседа. Потому — новая политика. Партия не против: обогащайся кто может. Ну, мужики теперь как с ума посходили. Когтями землю роют. Устали не знают. Погляди-ко в поле на рожь. Вздыбилась, как море волнуется. Откуда что взялось. А вечером увидишь на выгоне стадо — не узнаешь. От ныли небо застит. Другая епоха, — подтвердил он внушительно и с удовольствием. — Хоть сей что хошь, хоть разводи что хошь. Распеленали нас навовсе. Весь мир, не только Россию, в молоке утопим, в масле. Только нам не мешай…

— Помешаешь… До времени потерпим, а тут и возьмем свое. По Ленину…

— Ишь ты, беда какая… Так ты езжай садом, полегоньку, как я сказал.

Сенька поехал садом и не узнал сада: все прибрано, улажено, ухожено, сорняки везде выполоты, стволы деревьев побелены, обрыты, сухие сучья подпилены, на новых плетнях задорно вился хмель. Вишни — как кровяной закат. На усаде — конопля, поезжай на тройке — утонешь. Все зеленело, благоухало, росло. Нигде ни одного праздношатающегося на дороге или на селе. Малолетние дети и те что-нибудь делали на огородах, в поле, на усадьбах. Точно все находились в хорошо слаженной мастерской. Телята и козлята паслись на приколах при дороге, где были клочья ничейной травы. Отремонтированные мельницы-ветрянки весело махали крыльями день и ночь. Нивы, сады были огорожены добротным частоколом или плетнями. На усадах стояли чучела, охраняли посевы от наглых птиц. Пустыри, заросшие некогда бурьяном, везде распаханы и усажены молодыми саженцами или подсолнечником. На ветлах прилажены новые скворечницы, на коньках домов жестяные флюгеры или деревянные петушки. Наличники выкрашены, стены изб помыты, крапива в проулках выдергана, зеленый ковер подорожника покрывал землю везде в непроезжих местах. За наличниками ворковали голуби, невесть откуда появившиеся.

— Обросли все до новой стрижки… А мать-то как вырядилась; каково-то будет дальше. Жизнь в самом деле тут пошла по новому руслу. Передышка. Какой ей срок даден? Три года назад мы знали содержимое всех амбаров, а сейчас попробуй-ка — «культурные хозяева»!

Вечером пригнали стадо, и Сенька увидел на выгоне густую отару овец, табун лошадей, множество тучных коров. Они еле протискивались в загоне между двух рядов прясел, охраняющих от скота посевы. Блеяние, мычание, ржание раздавалось над селом. Сенька был потрясен этой картиной. Ведь совсем недавно по разгороженному выгону, по полям, поросшим бурьяном, уныло брели всего каких-нибудь десятка два одров, пригнанных с фронта, да пять-десять захудалых коровенок.

— С чего это взялось, отец?

— Дай только нам волю, так мы всю землю в сад превратим. А на лугах будут пастись во всей красе горбатовки и холмогорки. Ты только волю нам дай…

— А козы зачем, не пойму? У нас, помнится, коз на селе не бывало.

— Теперь каждая убогая старушка, сирота и вдова хочет скотину иметь, хотя бы и махонькую. Корову завести не под силу, так заводят коз. Что там про серую деревню думают, интересно знать, самые ученые люди? Не нравится им это послабление мужику…

— Ученые думают — это временная поблажка.

— Час, да наш, — ответил отец. — Не раз на этой стезе споткнетесь… Хотите без мужика обойтись. Не выйдет. Кишка у вас тонка.

Невестка — жена старшего брата — пригнала ко двору косяк скотины. Никогда столько не было у Пахаревых. Тут толкались подтелки и овцы и две бурые коровы. Скотина заполнила весь двор. Возбужденный отец ходил по двору как царь, тут было его мужицкое царство, любовно гладил каждую скотинку, попавшую под руку, проверял нагул, выросток шкур, тонкость руна, молочность и пригодность вымени.