Николай Кочин - Нижегородский откос

Сенька ее не дослушал, а побежал тут же на сходку. У пожарного сарая на широком лугу уже собралась сельская сходка. Даже внешне она представляла собой новомодное для Сеньки зрелище. В середине, ближе к уполномоченному сельсовета расположились более зажиточные на бревнах и пожарных телегах, а бедные лежали брюхами вниз на периферии сборища. («При комбедах они у самого стола председателя сидели», — подумал Сенька.) Различались люди и по одежде. В середине — картузы, сатиновые рубахи. На периферии — рваные кепчонки, солдатские шлемы, залатанные гимнастерки.

Брат Иван объяснял мужикам старательно и, видно, не в первый раз, что рациональнее («Слово-то какое!» — подумал Сенька) разделить траву в Мокром лугу не по едокам («Едоки сено не едят, ест сено скотина», — говорил брат Иван), а по количеству живности на дворе.

«А если живности на дворе нету, — мысленно возразил Сенька, — значит, тому, у кого больше, еще прибавить, а у кого нет ничего — тому и в дележке отказать».

— Ну уж нет! — вскричал вдруг Сенька и полез в свою очередь на бочку.

Брат нехотя уступил ему место. И когда Сенька увидел эту близкую его сердцу толпу безлошадников, маломощных крестьян, с которыми он делал революцию на селе и которые теперь стояли поодаль, как люди второго сорта, а в центре увидал Крупнова и Семена Корягу, своих бывших врагов, душа его наполнилась горечью и страстью. Он кричал в толпу о тяжелой женской доле, о тяготах крестьянского кабального труда, цитировал Некрасова и был во власти той путаницы мыслей, которая держится только на искренней одержимости чувств. Крупнов и Семен Коряга первыми усиленно захлопали.

Со всех сторон послышались голоса:

— Умница, ничего не скажешь. Вот бы нам его уполномоченным сельсовета.

— Черна кость. Наш в доску.

— По-прежнему идейный.

Брат хмурился. В таком же молчаливом и хмуром состоянии находились и люди в центре сборища — все хозяйственные, бородатые, справные середняки. Они явно были недовольны Сенькиной речью.

«Богатеи из боязни да хитрости захлопали, а эти не боятся меня и не хлопают».

Кто-то сказал рядом:

— Мели, Емеля, твоя неделя…

Сенька увидел, как середняки пошептались:

— Нетто опять кулачить приехал? По амбарам шарить будут?

— Неужто назад пошло? Продразверстка только приснится, так потом целую неделю дрожишь.

— Иван Иваныч! — крикнули бедняки уполномоченному. — Голоснем. Сенька правильно рассудил.

Сенька понял, что маломощные полагали, будто он специально прибыл из города, чтобы их выручить.

И когда после большой перебранки наконец проголосовали, как делить траву, то оказалось, что пересилила беднота. Голоса всех прочих раскололись. Даже Крупнов и Коряга подали голоса за бедноту, что Сеньку крайне поразило. Потом люди ушли на околицу. Появилась самогонка в ведрах, и беднота загуляла на радостях. Плясали, ухали, хлопали в ладоши, горланили песни, славили Сеньку, ругали Ивана Иваныча. Сенька прибыл домой, от него пахло хлебным самогоном. Родные сидели за ужином. При его появлении брат и отец разом смолкли. Сенька сел за стол, и тут водворилось неловкое молчание. По лицу матери, огорченному и печальному, он понял, что разговор шел про него, и, воинственно настроенный, приготовился к атаке. Слышалось только сопение, звон посуды, чавканье да вздохи. Наконец Сеньку взорвало:

— Как на панихиде нахохлились.

И тут брат стукнул кулаком по столу, так что чашка со щами подпрыгнула и расплескалась, поднялся с налитыми кровью глазами и крикнул:

— Не суйся не в свое дело, академик липовый. Читай книжки про любовь, щупай девок, их до лешей матери, ходи за грибами, благо их брать некому, лови рыбу, стреляй пигалиц и куликов, а в мирские дела не лезь. Не твоего ума дело, не понимаешь ты в мужицких делах ни уха ни рыла. Это тебе не комбеды. Тут не сила нужна, не агитация, тут вот что нужно.

Он ударил себя по лбу ладонью.

— Я тебя не узнаю, Иван. Ты явно впал в оппортуну. Абсолютно обуржуазился.

— Эх! Действительно, ты карандаш, как тебя девки прозвали. Читака-писака. Везде нос суешь! А толку ни на маковое зернышко. Ведь ты зарезал меня, ты мне всю обедню испортил.

— Я этого и добивался… Именно этого — испортить эту гнусную обедню. Я сорвал твое мероприятие, а провел свое.

— Недотепа! — произнес Иван. В словах брата звучала снисходительная жалость: — И верно говорят: ученых много, умных мало. Так иди на околицу и погляди на свои результаты, чего ты достиг.

Он покружил головой и плюнул:

— Ты помнишь продразверстку, когда выгребали у мужика подчистую? Запрещение частной торговли? Сам ты охотился на базарах за продавцами хлеба. Того требовали задачи обороны. Война заставила тогда половину земли пустовать. А сейчас погляди, все засевают, вовсю стараются. Выходят на работу затемно, чтобы с рассветом быть в поле. И в общем выровнялась деревня. Ведь национализация земли осталась незыблемым законом сельской жизни. Середняков стало больше, но процесс расслоения деревни, конечно, продолжается. Это — факт. Будь спокоен, контроль мы не выпустили из рук… Прикинь: торговая кооперация в наших руках, кредит, страхование; артели, где они остались, мы всячески поощряем… Организуются в деревнях и селекционные станции, и племенные рассадники, они тоже в наших руках. Конечно, это ростки. Но ростки крепкие и надежные. Ленин не зря сказал: отступили, чтобы наступать. Но когда — я этого не знаю, но моего ума дело. Все к тому идет, что вслед за потребительской и сбытовой, придет время, примемся и за производственную кооперацию. У нас на селе мужики пока говорят о товариществе по совместной обработке земли. А вон в соседнем селе оно уже есть. Хоть и первый шаг, да верный. У нас в районе только одна артель уцелела из тех, что создавались при комбедах. На земле помещика Анисимова. А по всей России их не так уж мало. Так что хоть Крупнов и богатеет, да и мы ртом не глядим. Учиться тебе жизни да учиться еще, верблюд!

— Какой умный. Ты объясни, а не фордыбачься.

Тут ввязалась мать:

— Сенюшка, ведь твои бедные приятели не держат скота, а получают долю травы и тут же ее пропивают. Это на руку богатым. Твое решение самых богатых обрадовало, и Крупнов, говорят, за тебя голосовал.

Кусок остановился у Сеньки в горле. Он вытаращил на брата глаза.

— Богатых обрадовало мое решение? И это верно, Иван?

Сенька исподлобья оглядел всех, ни в чьих глазах не встретил сочувствия.

Брат закурил, подсел к отцу и начал с ним разговор, игнорируя Сеньку.

— Я, батька (отца в этой семье называли дети по старинке — «батька»), поставил своей задачей то, чтобы сено попало в надежные руки, то есть тем, которые держат скотину и в сене нуждаются. Сенька все испортил. Сено опять уплыло в закрома богатеям. Крупнов и Коряга скупили эти доли. А главное — это сено Крупнов приберегает до весны, везет в город и спекулирует. Вот, профессор, ты и помог спекулянтам. Покорно они тебя благодарят.