Юрий Бондарев - Батальоны просят огня (редакция №2)

Сел на кровати, неотдохнувшая голова немного болела. В дымно-лиловых полосах предзакатного солнца увидел одетых в шинели Жорку и лейтенанта Ерошина, рядом с ними топтался связной Скляр; автомат на груди, тяжелые диски в чехлах оттягивали ремень, и все на нем сбито, мешковато – только что бежал, видимо.

– В чем дело? – спросил Борис.

Скляр шаром подкатился к кровати, по старой привычке ординарца подавая Борису фуражку, затем придвинул к постели сапоги, возбужденно заговорил:

– Срочно, срочно вас… экстренно к командиру батальона. Только есть «но». Я проведу вас огородами. «Рамка» летает.

Жорка снисходительно-насмешливо, но и ревниво смотрел на Скляра, потом, сказав «извиняюсь», легонько, небрежно оттолкнул его, сам подал Борису шинель. Одеваясь, Борис заметил усмешку на лице Ерошина («Два ординарца вокруг одного офицера возятся!») и сказал резким голосом:

– Пойдете со мной!

– Слушаюсь, товарищ капитан.

– Что?

– Я говорю, слушаюсь.

– Собирайтесь. Поменьше интонаций, Ерошин. Интонация придает иногда иную окраску словам.

Не отвечая, Ерошин пунцово покраснел, пожал плечами, и Борис, чувствуя непонятное для себя раздражение, заметил, что ресницы у него, как у девушки, длинные и загнутые вверх.

– Пошли, – повторил он.

Вышли на крыльцо. В закатном небе над золотистыми соснами, над безлюдной деревней тихо урчала «рама». В осенней выси, там, где мирно алыми перьями таяли легкие вечерние облака, она ныряла, сверкая стеклами кабины, словно купаясь в воздухе, – далекая, опасная, чужая.

– Целый день торчит над головой, бродяга, – проговорил Жорка, следя за «рамой».

Борис мельком посмотрел на небо, насмешливо сказал Ерошину:

– Вы, кажется, хотели стрелять по ней из ПТР? А вы ахните из пистолета. Упадет, как перепел. – И кивнул Скляру: – Ну, в штаб.

Майора Бульбанюка и Орлова в штабе уже не застали – здесь был один радист; оторвавшись от рации, он коротко сообщил:

– На Днепре. Все.

Обоих нашли в лесу, вплотную подступавшем к воде, в свежем песчаном окопчике. Бульбанюк глядел в бинокль на тот берег. Орлов, заметный опухшей щекой, повязанной теперь бинтом, хмурил брови, курил, задерживая дым во рту, и сплевывал. Тут же стояли и сидели на дне окопчика полковые разведчики, и среди них Борис увидел Легостаева с расстегнутой лакированной кобурой парабеллума на левом боку, в яловых офицерских сапогах, того самого, что встретил в штабе полка, и командира минометного взвода – небритого и молчаливого лейтенанта в очках. Легостаев, показывая пальцем на тот берег, простуженно басил Бульбанюку:

– Левее, левее… Вот там они…

– Вызывал, Бульбанюк?

Борис и лейтенант Ерошин спрыгнули в окоп.

– Вызывал. Немедленно вызывал, – Бульбанюк опустил бинокль, стали видны морщины на лбу его, указал в небо: – Слышал?

– Слышал.

Бульбанюк раздумчиво пощелкал пальцами по биноклю.

– Не нравится мне. Очень не нравится. Второй раз кружит. Вот что. Я людей из деревни в лес вывел. Всех. И минометчики здесь. Как улетит эта штучка, ты орудия свои сюда давай. Немедленно. Ясно? Теперь смотри сюда. Нет, подожди. Сперва отдай приказание. Это кто? Твой командир взвода?

Ерошин поспешно козырнул, задел локтем за широкую спину разведчика и сконфуженно заулыбался ему. Разведчик удивленно обернулся, повел огромными плечами.

– Эй, эй, убьешь, лейтенант! Ровно танк двинул!

– Приведите орудия сюда, – недовольным голосом приказал Борис Ерошину. – Все ясно?

Тот, мгновенно перекинув ногу, выскочил из окопа.

Бульбанюк проводил его узкими догадливыми глазами, помолчал некоторое время.

– Экий у тебя усач-гусар, сизые перья! Дров не наломает? Ничего? Не из пеленок? Ладно. Гляди в свой шикарный бинокль. Осмотри весь берег. А потом поразмышляем. Одна голова хороша, две – хуже.

Вся печальная и тихая на закате, водяная даль Днепра отсвечивала темно-розовым в увеличенном приближении бинокля: вот она, в пяти шагах, эта вода. И тоскою, странной, глухой, повеяло от лесов, потемневших на том берегу, где село солнце. Был высок тот берег Днепра, а в межлесье прорезала полосу зари огромная высота, чистая, без кустов и деревьев. Там, на этой высоте, спиной к западу, отчетливым силуэтом, раздвинув ноги, стоял высокий немец, рядом сидели двое; казалось, легкие, прозрачные дымки папирос таяли над их головами.

– Смазать бы их из винтовки, стервецов! – услышал Борис над ухом горячий шепот Орлова. – Уж больно ясно видны!

«Рама», ровно гудевшая над лесами, показалась в высоте над Днепром и, быстро снизившись, с ревом пронеслась низко над вершинами сосен над нашим берегом, ушла, врезаясь в закат. И немец там, на высотке, поднял руку и пилоткой помахал.

Теперь было очень тихо. По-вечернему тихо и пустынно. Стало слышно, как листья в безветренном лесном покое отрывались от ветвей, скользили, падали на свежий бруствер окопа.

– Вот так, – наконец сказал Бульбанюк. – Орудия поставишь здесь. Или же по своему выбору, дело не мое. Высотку эту на заметку возьми. Там что-то есть. В крайнем случае огнем накроешь. А орудия будешь переправлять последними. После рот. Вот так. Где ж этот твой усач-гусар? Чего мешкает? Прилетят, это уж ясно.

– Он должен успеть, – ответил Борис.

Говорили, что у Бульбанюка есть чутье. Очевидно, это было так. В восьмом часу вечера, ровно через двадцать минут после того, как Ерошин привел орудия на берег и Борис тотчас приказал приготовить их к бою, в темном, сразу вызвездившемся небе послышался булькающий гул, и на той стороне с ясно слышными хлопками взлетели близкие ракеты, выгнулись тревожными красными дугами до середины Днепра. Ракеты взмывали и над той высоткой, где стоял давеча немец, и у самой кромки берега, и из глубины леса справа и слева.

– Запомнить все. Стрелять будем, – сказал Борис.

Он сидел вместе с Ерошиным и братьями Березкиными на бруствере опустевшего батальонного окопа; Бульбанюк, Орлов и разведчики были теперь под бугром, в кустах около воды, куда солдаты, переговариваясь сдавленными голосами, перетаскивали плоты из чащи. Батальон готовился.

Гул невидимых самолетов теперь накаленно дрожал уже над головами. И вдруг в померкшем небе распустились, разбрызгивая свет, и поплыли над лесами первые «фонари». Под телом Ерошина зашуршал, посыпался песок, и коленка его задела ногу Бориса.

– Сейчас будут, – прошептал лейтенант, тихо сползая по брустверу, но сейчас же быстро сел вплотную с Борисом, виновато улыбнулся:

– Не люблю я бомбежку…

Братья Березкины часто задышали; Жорка с интересом смотрел в небо, сощурясь.

– Всем в окоп, – снисходительно приказал Борис.

И тотчас из темных высот неосвещенного неба понесся к земле дико, остро пронизывающий звук. Визг оборвался. Бомбы ударились о землю, толкнули ее, песчаный окопчик, осыпаясь, дернулся, зашевелился под ногами, как живой…