Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

Пока заготовляли новые бревна, работу приостановили. Утром начали забивку свай, мороз ударил такой, что одежда дубела. Свая, которую загоняли в грунт, трещала, словно ее кололи на щепу.

— Э-эх... работушка... Забиваешь, ровно гвоздь в рельсу! — сказал старик Ведерников.

После тяжелой, никого не удовлетворявшей работы, кое-как забили первую сваю. Теперь предстояло вытащить ее назад, чтобы вставить обсадную трубу.

Прошел час — никакого сдвига. Прошло три часа — то же. Прошел день злой, бесплодной работы, когда вместе со сваей, казалось, вытаскивали жилы из тела, но свая прочно сидела в скованной морозом земле. Она вошла, как зазубренный гвоздь в дуб, наглухо.

— Повременить бы до весны... Когда болото под цехом отпустит... — ворчал Деревенко, которому работа эта казалась преступлением. — С такой работенкой далеко не уедешь!

— Я давал пять свай и был оптимистом... — торжествовал Шарль Буше, хотя в присутствии Жени скрывал свое торжество.

Гребенников приказал приостановить работу и подумать о другом способе забивки и выемки сердечников; его опасения оправдались: способ, предложенный французом, не годился.

Старцев собрал людей в тепляк и предложил высказаться.

— У меня есть проектец! — заявил Ярослав Дух.

— От имени рабочего класса пусть скажет Дух! — поддержал его Ведерников.

— Пусть покажет, какой у него дух...

Дух, не спеша, вышел вперед. Он был в новой кожаной шапке с наушниками и коротком кожушке с цветными завязками. На ногах — хорошие пимы.

— Загонять в наглушку — пустое! — сказал он. — Не вбивать надо, а ввинчивать. Сваю окантовать железом по винту. Сначала вгрузить «бабой», потом передаточным механизмом ввинчивать.

— Вот это здорово!

— Знай наших!

— Завинчивать шестиметровую сваю передаточным механизмом? Нет. Не получится. Технически неграмотно! — отрезал Шарль Буше.

— Постойте, товарищ инженер. Надо детально обсудить предложение рабочего, — остановил его парторг Старцев, видя, что Ярослав почернел от обиды.

— Шестиметровая свая — не дюймовый винт! Передаточный механизм — фантазия. Кому непонятно, могу доказать расчетами и чертежом. Коэффициент трения... И я не знаю, чего тут настаивать!

— Тогда позвольте мне! — сказал Ведерников. — Предлагаю сделать отъемный башмак чуть побольше сваи по диаметру. Вбил, башмак пусть останется в грунте, а сваю — вира...

— Правду говорит старик!

— С башмаком дело!

— Как ногу из сапога!

— И я еще имею, товарищи, добавить, — поднялся девятнадцатилетний Микула. — Сваю можно сделать разборную. Окантовал шляпку на полметра и вбил. А потом каждую часть отдельно вира!

— Правильно, Микула! — послышалось из рядов.

— Хоть молодой, а, смотри, гнет по-научному, на тангенс!

— Способ забивки с башмаком при разборной свае, если она только не поломается при загрузке ее копром, мне кажется удачным. И тащить надо не семитонной талью, а двадцатипятитонным домкратом, — согласился Шарль Буше, выслушав предложения.

На следующий день поставили забивку по способу Ведерникова и Микулы. Прораб Сухих велел перед тем разложить костры; землю разогрели. Двадцатипятитонный домкрат вытащил сваю за полчаса!

Тогда в тепляке раздался облегченный вздох... Эта помятая, изуродованная цепями свая, первая, легко вытащенная над башмаком, была самым дорогим подарком.

Однако Гребенникова и такое решение не удовлетворило. Он пошел советоваться с Бунчужным: профессор все эти дни находился в краевом центре и не мог принять участия в делах коксохима. Гребенников рассказал о трудностях.

— Посмотрю на месте, — сказал Федор Федорович. — Заочно ничего не придумаю. Не забывайте, что я доменщик, а не коксохимик-строитель. Посмотрю глазами техника — и только.

Они пришли на участок.

— Зачем мудрить! — заявил Бунчужный, ознакомившись с материалами и механизацией. — Странно, как могли принять такое решение! Я вам советую поставить обыкновенную сваю Штрауса. Штраус — это киевский инженер, — вскользь заметил Бунчужный. — Способ, предложенный Штраусом, прост: проводится бурение, а бурить у нас есть чем, есть достаточно и бурильщиков, арматурщики заготовят арматуру. Для литого бетона есть печи. Работу можно закончить за месяц — полтора. Этот способ во много раз проще, экономнее и эффективнее других.

О предложении профессора Бунчужного сообщили Шарлю Буше. Француз обиделся, что принятое решение, оправдавшее надежды, почему-то пересмотрено. Однако ничего существенного против способа Бунчужного выдвинуть не мог.

Раскачавшийся за последнее время прораб Сухих наладил изготовление арматуры и подготовил все, чтобы бесперебойно вести бетонирование. Ему было приятно, что свой профессор «утер нос» иностранцу.

— Пошло дело! — обратился к нему парторг Старцев.

— Да чего не идти!

Впервые на участке коксохима за время строительства закипела жизнь. Прибывали платформы, рабочие скатывали в тепляки бочки с цементом. Сухой цемент еле заметно дымился. Бетономешалки замешивали и выбрасывали литой цемент. От подогретого бетона в тепляке поднимался к потолку пар, там он оседал, и после ночи свисали над головой длинные ледяные копья. Всех, кого только можно было снять с подсобных работ, прораб Сухих поставил на бурение, на вязку арматуры, на литье жидкого бетона.

— Эти ледяшки — гроб... — предупреждал Ведерников Старцева. — Прими, товарищ парторг, меры.

— Как думаешь, товарищ Сухих, не поставить ли нам в тепляке еще несколько печей? Трещины да ссадины на руках, может, и не серьезный случай в медицине, но поскольку встречаются у многих, лишимся кадров. И стрелы, — он показал на потолок, — разве это порядок?

Поставили еще три печи, тщательно залатали дыры в стенах и потолке.

— Француз давал нам по пять свай в день. А мы уже ставим благодаря способу профессора по двадцать пять! И дадим еще больше! — радовался Ярослав Дух. — Одно только непонятно, товарищ Старцев, почему поздно взялись за несчастный коксохим. Что он, незаконнорожденный, что ли?

По обыкновению, Шарль Буше провожал Женю из коксохима до тропы, которая напрямик, через канавы, вела в доменный.

— Мадемуазель Женя, у меня к вам несколько вопросов. Я хочу поговорить с вами на политическую тему, я верю вам, и мне дорога ваша прямота.

— Какое торжественное предисловие!

— Мне хочется понять душу русского человека. Она для меня загадка. До мировой войны я десять лет жил в Петербурге. Мне казалось, что я хорошо знаю вашу страну, ваших людей. Теперь вижу, что заблуждался. Я не знаю ни вашей страны, ни ваших людей.

— Что же вам неясно?

— Решительно все.

— Не знаю, смогу ли объяснить, раз вам решительно все непонятно.