Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

Тогда произошла их новая встреча.

Они заметили друг друга одновременно. Миг — и Сережка заслонился чьей-то спиной. Голова человека, за спиной которого прятался Сережка, была забинтована толстым слоем марли; казалось, на плечи человека посадили большой снежный шар.

Лазарька подошел вплотную.

— Прячешься? — спросил, уводя Сережу в сторону.

Реалист смешался.

— Бежишь из Одессы?

— Лазарька... Не спрашивай...

— А что?

— Я живу у дяди... Я несамостоятельный...

— Я тоже несамостоятельный! Но меня никто не увозит... Сейчас революция! Мы должны помочь взрослым.

При слове «революция» Лазарьке показалось, что Сережка вздрогнул.

— Ты это слово уже слышал? Боишься?

— Я ничего не боюсь! Я живу у дяди...

— А если бы ты был самостоятельным?

— Я ушел бы из реального училища...

— Ушел бы из реального училища? Зачем? Куда бы ты ушел?

— Не знаю... Может быть, в музыкальное...

— В музыкальное? И ты говорил об этом отцу?

— Говорил.

— И что он?

— Слушать не хочет...

— Что же он хочет?

— Он хочет, чтобы я стал инженером.

— А ты?

— А я говорю, что не хочу...

— Говоришь — и продолжаешь учиться? И живешь у дяди? Значит, ты делаешь не то, что хочешь, а что хотят другие?

— Я несамостоятельный.

Утром Лазарька побежал в порт, там уже набралось множество народа. Шел митинг. Матросы, рабочие, студенты сменяли друг друга на трибуне — ящиках из-под груза.

Во время митинга в порт прибыло сторожевое судно «Веха». На «Вехе» развевался красный флаг.

Толпа закричала «ура!», рабочие стали подбрасывать фуражки, качать матросов с «Потемкина», качать друг друга. Из рук в руки передавались прокламации потемкинцев. Лазарька схватил листок и, уткнувшись кому-то в бок, прочел воззвание.

«Вот оно... Пришло... Расплата...»

— Когда похороны?

— Похороны когда? — спрашивали друг у друга собравшиеся.

— Товарищи! — кричали с трибуны. — Завтра утром мы будем хоронить нашего незабвенного товарища Вакуленчука, убитого царскими палачами. Все на похороны!

Лазарька протиснулся вперед и увидел палатку. Здесь лежал убитый матрос.

Вскоре полиция сняла охрану складов и пакгаузов, портовые босяки кинулись разбивать склады с водкой, ломать запоры пакгаузов, где лежало разное добро.

— Не поддавайся черносотенной провокации! — закричали в толпе.

— Не давайте грабителям пачкать революцию!

Но черный дым вскоре повалил в город, толпа хлынула на пожарище. Ветер был тихий, огонь разгорался медленно, клубы дыма все гуще обнимали портовые строения. Рабочие и моряки с трудом добирались до багров, подвешенных вдоль стен пакгаузов. Гасили в одном месте, пожар вспыхивал в другом.

Вечером войска заняли центр, Николаевский бульвар, Ланжерон, установили пушки. В город прибывали новые эшелоны — с вокзала и в походном порядке. Они занимали улицы, продвигаясь из центра к окраинам. Ночью войска захватили Пересыпь. На улицах горели костры, солдаты варили ужин в походных кухнях, у костров сушили портянки, мокрую от пота верхнюю одежду.

Утром из порта тронулась похоронная процессия. За катафалком шло тысяч пятнадцать народу. Процессия проходила сквозь войска, ораторы произносили речи, призывая солдат повернуть штыки против офицеров и присоединиться к восставшим.

Лазарька шел близ катафалка до самого Второго кладбища.

Во время митинга он сел недалеко от могилы на старую плиту. Несколько минут разглядывал надпись: в буквах рос мох, соединившийся в сплошную зеленую полоску, и прочесть надпись было трудно. Над известковой плитой низко склонялись ветви сирени, было очень хорошо сидеть в тени, вытянув руки и ноги. Кажется, он даже вздремнул, потому что когда огляделся, солнце укрылось за часовню, а возле могилы Вакуленчука оставалось совсем немного матросов. Митинг окончился.

Домой пришел он часов в десять. В эти дни мастерская оставалась на запоре, Александр Иванович не выходил на улицу: он бродил из угла в угол и потирал круглый, выпуклый лоб. Этого жеста Лазарька не замечал за стариком прежде. Вообще в доме изменилось многое.

Лазарька не ставил самовар, не ходил на базар; в кладовке нашлись какие-то запасы — фасоль, картофель. Ели бестолково, куда-то спеша и оглядываясь на дверь.

После возвращения с кладбища Лазарька только было зашел в кладовку, как раздался орудийный выстрел...

Александр Иванович вскочил.

— Где моя фуражка?

— Не ходите! Не ходите!.. — шептал Лазарька. — Я сам.

В это время раздался второй выстрел.

Александр Иванович плюхнулся на кушетку, хозяйка испуганно прикрыла лицо передником. Лазарька выскочил во двор.

Множество людей бежало по улице.

— На Нежинской!..

— На Нежинской! — кричали бегущие.

— Что такое?

— Разорвался снаряд.

— Теперь будет дело! — говорили в толпе.

И оттого что Лазарька не знал, какое будет дело, ему стало страшно.

Какой-то лавочник, заикаясь, рассказывал, что потемкинцы решили высадить десант... Ведется артиллерийская подготовка... Стреляют по штабу.

И вдруг, выхватывая белокаменные дома из тьмы, вспыхнуло пламя... В один миг зарево залило полнеба и повисло над городом: со всех сторон запылал порт...

— Погром!

— Начался погром!.. — закричали на улице, и толпа с криком бросилась врассыпную.

Лазарька побежал... Куда? Он не знал. Он бежал, не различая ни улиц, ни направления.

— Царь на три дня отдал город народу... Бери, что хочешь!..

— Разбивай бочки с водкой! Пей! Бей!

Многоголовое, многорукое чудовище катилось по улицам, заходило во дворы, разбивало мебель, резало людей. В него стреляли, в него вонзали кинжалы, но оно было живучее, пьяное от крови.

В порту рвались баки с бензином, горели склады керосина; огонь перебрасывался с места на место. И вскоре соединился в бушующее, ревущее море.

...Очнулся Лазарька на Большом Фонтане, на баркасе. Светало. Над портом висело зарево, зачерненное копотью и дымом. Сумасшедшая ночь прошла...

«Что делать, чтобы унять спущенного с цепи зверя, скрутить ему лапы, свалить его с ног? Неужели Петр этого не видел?»

Лазарька сидел на камне и, глядя на море, припоминал места, в которых мог бы встретить Петра. Когда собрался уходить, его остановил пожилой рыбак, который спас его от смерти, подобрав на берегу моря.

— Не уходи. Погром продолжается.

Утром на горизонте появилась эскадра.

— Расстреливать наших... — сказали рыбаки.

В двенадцать часов появилась вторая эскадра.

— Каюк!..

И вдруг пришла весть, что от эскадры отделился броненосец «Георгий Победоносец» и поднял красный флаг...

И снова началось...

Нет, Лазарька не мог оставаться здесь.

В этот раз случилось так, как он хотел: на улице возле забаррикадированного тупика, у дома, хорошо известного Лазарьке — сюда не раз доставлял разные бумажки — он натолкнулся на Петра...