Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

Как-то утром раздался орудийный выстрел. За ним вскоре последовал второй; потом началась частая стрельба. По дороге на запад бежали войска Центральной рады. Знакомые шрапнельные облачка разбросались в небе и долго не таяли. Трещала ружейная стрельба, с знакомым присвистом прошивали пули воздух. Застучали пулеметы, полетели снаряды; поле украсилось черными кустами взрывов. Отряды рассыпались по лугу Троянд, на пригорке Грушек и возле кузницы.

«Вот оно... Снова...» — подумал Радузев, привычно приседая, когда слишком близко проносился снаряд.

На улицах Престольного появилась Красная гвардия.

Старик Радузев заметался по комнатам.

— Сад! Мой сад...

— Да ты успокойся. Ну, был сад — и нет сада. Была когда-то у нас мама — и нет ее...

Старик посмотрел на него, как на сумасшедшего.

«Надо бежать... Бежать... куда глаза глядят, — думал Радузев. — Пусть делают, что хотят. Я не вмешиваюсь...»

Ревком объявил декрет о земле, о восьмичасовом рабочем дне, о национализации банков.

Январь стоял ясный, и небо было прозрачно, и голубая дымка обнимала деревья.

Вскоре в усадьбу пришло несколько крестьян.

— Мы, значит, из Троянд. Нам отрезан сад. По декрету власти. Мы за садом пришли, — сказал благообразный старик молодому Радузеву.

— Я знаю...

Посланцы от общества пошли по дорожке к забору. Солдат в шинели военнопленного мягко вышиб обухом топора подпорку. От второй выбитой подпорки забор накренился. Солдат деловито шел дальше. Еще удар — и вышиблена третья подпорка. Крякнув на ржавых гвоздях, забор лег. Это была первая секция забора. За первой легла вторая, затем третья. Сад соединился с лугом.

К этому времени прибежал опоздавший старик.

— Опомнитесь! Что вы делаете! Среди бела дня... Караул! Грабят!

Крестьяне остановились. Радузев бросился к отцу. И вдруг, с налившимся кровью лицом, взвизгнул:

— Замолчать!

Это подействовало. Старик притих.

— Отведите его! — сказал взбешенный Сергей.

— Да разве их отведешь?! — с улыбкой ответила девушка.

Но она все-таки взяла старика за руку и как-то смешно потащила за собой, словно бодливую корову.

— И что это за человек! Никакого тебе понятия не имеет! — заметил солдат, вышибавший подпорки, и посмотрел Радузеву в лицо.

И вдруг оба отшатнулись...

Наступила мучительная тишина.

— Офицер! Братцы! Шпиен!..

Несколько человек схватило Радузева за руки.

— Падлюка! Гад! Упрятался под шинель солдатскую! Пленный! Ах, ты скотина! А я смотрю: будто рожа знакомая...

— Бей его смертным боем! — кричал Беспалько, перекосившись от злобы. — Это он утек от меня! Вместе ехали... Офицер!..

И солдат размахнулся топором, которым только что вышибал подпорки.

«Конец...» — больше не было ни одной мысли.

— Не дам! — закричал дед.

Солдата остановили.

— Не имеешь права! Советская власть пусть разберет!

Ивана отвели в сторону, отобрали топор.

— Ежели и впрямь шпиен, доставим, куда следует. А так против закона.

Человек пять крестьян отделились от общества и повели Радузева в город.

«Сад. Дом. Веранда. Дорога. Кузница...»

Радузев шел среди крестьян и думал, что все это — последнее, с чем он уходит от жизни.

«Но какие тяжелые глаза у Беспалько... И что ему сделал?»

Радузева доставили в комендатуру. Его допросили.

В конце допроса в комнату вошел военный. Радузев вяло глянул. И вдруг встрепенулся.

— Лазарь... — тихо сказал, проверяя себя. А сердце уже билось радостно, радостно...

— Что вам угодно? — Лазарь был сух.

Радузев рассказал.

— Мои предсказания начинают сбываться.

Он отдал какое-то распоряжение и, не глядя на Радузева, сказал охране:

— Проведите его ко мне!

— Товарищ комендант! Это офицер! Ехал я с ним вместе. Шпиен! Бить его смертным боем. Под солдата подделывался! — заявил с негодованием Иван Беспалько, выступив вперед.

— Разберемся! Можете идти!

Крестьяне вышли. Последним вышел Беспалько, недовольный оборотом дела.

Радузева ввели в комнату, находившуюся в глубине дома.

— Садитесь!

Лазарь показал на стул; сам он обошел стол и сел напротив. Прошло несколько минут. Лазарь молча рассматривал арестованного; лицо его при этом отражало самые противоречивые чувства.

— Вы служили Центральной раде?

— Нет.

— Вы боролись против Красной Гвардии или красных партизан?

— Нет.

— Кури́те!

Лазарь протянул папиросы. Радузев взял, хотя свои лежали в портсигаре: хотелось покурить то, что курил Лазарь.

— Вот видите, вы не служили белой власти, а могли тяжко ответить за других. Время серьезное. Борьба имеет свою логику: кто не с нами, тот против нас. Вы сделали, наконец, выводы из своего поведения?

Лазарь прошелся по комнате, потом остановился против Радузева.

— Послушай, Сережка! Нас снова свел случай. Мне жаль тебя. Я знаю твои фокусы, но другие не знают. И не обязаны знать. Тебе может быть худо. Говорю со всей откровенностью.

— Что же мне делать? — спросил с отчаянием Радузев.

— Мне кажется, ты мог бы пригодиться нам. Человек с образованием. Инженер.

Лазарь задумался.

— Вот что: могу взять на себя ответственность. Большую ответственность. Доверяю тебе. Переходи к нам. Переходи ко мне. В штаб.

Радузев растерялся.

— Не каждого взял бы к себе. Сам понимаешь! Ты офицер... Из буржуйского рода... И так далее...

— Снова воевать? Я едва дождался конца германской войны.

— Так ведь война не кончилась! О каком ты говоришь конце?

— Жизнь не может так продолжаться... Убивать... убивать... Против этого люди восстанут...

— Нет... Ты, я вижу, учился не в реальном училище, а в каком-то идеальном... Идеалистическом! Архиидеалистическом! Ничего не выйдет. Рано или поздно придется ответить: с кем ты? Так сложилась жизнь. Стоящих посреди нет!

— Если бы люди отказались от бойни, не было бы ее.

Лазарь с сожалением посмотрел на сверстника.

— Короче говоря, ты отказываешься от моего предложения? Не хочешь служить в Красной Гвардии?

— Отныне я отказываюсь вообще служить кому-либо. Я хочу быть самим собой, а не игрушкой в чьих-то руках. Что хочу, то и буду делать. Захочу голодать, буду голодать. Захочу жить в лесу или в горах, или в шалаше — и прошу не мешать мне, как я другим мешать ни в чем не собираюсь.

— А!.. Ну, что ж. Как хочешь. Насиловать не станем. Я исполнил свой долг. Как друг детства... и человек...

Помолчали.

— Тебе ничего не надо? Ничего не просишь? — спросил Лазарь, давая понять, что разговор кончился.

Радузев подумал.

— Нет.

— Может быть, твоему отцу что-либо надо?

Радузев вспомнил отца, его истерические выкрики и вздрогнул.

— Нет! Нет! Ему ничего не нужно!

Лазарь склонился над столом и написал несколько строк на клочке бумажки.