Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

— Вот пропуск. Вы свободны.

Радузев встал и хотел пожать руку, но Лазарь отвернулся.

Шло время, не принося ничего нового. Радузев лежал на кушетке и, глядя в ноты, слушал музыку. Эта рожденная внутренним слухом музыка была лучше всякой иной, она заменила рояль, к которому подходил только поздно вечером, закрыв окна и двери, чтобы никто не слышал, заменила книги, людей, блуждание по аллеям сада, в котором теперь ходил сторож земельного общества села Троянды и резвились детишки. Забор крестьяне перенесли почти к самому дому.

Новое началось в феврале восемнадцатого...

Была тревога, были знакомые ватные облачка в небе, пулеметное клекотанье, короткие оттяжки выстрелов из трехлинеек.

Двадцать германских и восемь австрийских дивизий захлестнули города и села Украины. Вместе с оккупантами хлынули гайдамацкие головорезы, навербованные Центральной радой из кулацких и буржуйских сынков.

Первого марта оккупанты заняли Киев, четырнадцатого — Одессу, семнадцатого — Николаев. В обозе войска возвращались к своим поместьям, фабрикам и шахтам смытые волной революции хозяйчики.

По направлению Одесса — Николаев двигались из Румынии через Бендеры — Тирасполь части 52-го германского корпуса. С этим корпусом в Престольное явился майор фон Чаммер.

На площади, на телеграфных столбах и на заборах города появились желтые бумажки.

Это был приказ по гарнизону коменданта города Престольного. Майор Чаммер предлагал офицерам, чиновникам и солдатам немедленно надеть свою форму, населению соблюдать строгий порядок. Приказ заканчивался угрозой: «За каждого убитого или раненого немецкого солдата будут немедленно расстреляны первые попавшиеся десять русских солдат или жителей».

«Опять на моей дороге Чаммер...» — подумал Радузев с глухой тревогой.

А в апреле был вывешен другой приказ, подписанный губернским старостой. От имени гетмана Скоропадского сообщалось, что частная собственность на все недвижимое и движимое имущество восстанавливается на Украине. Предлагалось немедленно передать прежним владельцам землю, заводы, фабрики, шахты, дома, склады.

И начался «ввод» во владение... Начались грабежи, порка, расстрелы.

Народ застонал.

На запад потянулись товарные поезда, состав за составом, с добром украинского народа. Скот, хлеб, сахар, птица, лес, уголь, руда отправлялись эшелонами днем и ночью. Заклокотал котел. По всей Украине поднимались рабочие, крестьяне-бедняки, вчерашние солдаты-фронтовики. Спешно создавались партизанские отряды. Шло формирование новых регулярных частей Красной Армии. Пять армий было двинуто на защиту жизни и воли украинского народа. Народ готовился к большой, справедливой, всенародной войне против оккупантов.

Когда в саду зацвели абрикосы, старик Радузев приказал Игнатию срубить подпорки, поставленные обществом села Троянды. Игнатий срубил. Забор повалился. Теперь предстояло перетащить его на прежнее место, но у стариков сил не хватило, забор так и остался лежать возле дома. Вспоминая детство, Радузев ходил по доскам, и они проламывались под ногами... И не стало более никаких меж.

Розовое цветение абрикосов принесло в сумрачные комнаты смутную, ничем, казалось бы, не вызванную радость. Потом цвели вишни, яблоки, сад был в весеннем снегу лепестков и казался молодым, способным плодоносить многие годы. Но когда Радузев присматривался ближе к деревьям, он видел, что на стволах и ветвях лежали следы заражения грибком; глубоко в кору, в древесину зашла болезнь; ничто уже не могло спасти этот старый запущенный сад от гибели.

Он прислушивался к себе. К чему кривить душой: была и жалость, и боль, и какая-то тоска по утраченному, но в то же время было и что-то другое. Разлилась вода-водушка по великой родной земле. И половодье несло людям счастье.

После нескольких месяцев добровольного заточения Радузев решил пойти в город. Он достал свои вещи, заложенные Игнатием на дно фамильного сундука, окованного железом, а внучка Игнатия взяла на себя труд восстановить блеск офицерского мундира: чистила, гладила.

— Теперь, как новое! Из магазина! — сказала она, восторгаясь.

— Как вас зовут? — спросил он девушку.

— Люба.

— Давно здесь живете?

— Давно.

— Как же это случилось, что я не видел вас?

— А я вас вижу... Вы все в землю смотрите...

«В землю? Неужели так?» — думал он, идя узкими улочками Грушек, знакомых больше по детским воспоминаниям. Пустыня, глушь, тоска... А ведь когда-то столько было здесь заманчивого! В этом аптекарском магазине он покупал бертолетовую соль и серу для бесконечных фейерверков. В этом ряду располагались лавки с финиками, инжиром, халвой, фисташками. Здесь ему купили детскую скрипочку... Куда ушла душа, которая умела по-настоящему любить жизнь, по-настоящему радоваться?

Возле комендатуры стояло несколько крестьянских возков. Женщины, плача, заламывали руки.

— Что тут? — спросил он, подойдя.

— Ой, лышенько... Забралы... Гэть усэ забралы... Пограбувалы...

Увидев офицера, женщины заплакали громче.

— Хлиб забралы... Останню корову...

Он пошел дальше с гнетущим чувством, ощущая тяжесть, нависшую над страной. Через площадь проходила рота немецких солдат. Были они в походной форме, с полной выкладкой, по уставу. И с мучительной ясностью он увидел фронт, окопы, плен... Лагерь...

Подле вокзала его кто-то окликнул: два офицера:— товарищи по реальному училищу. Оба чисто выбриты, щегольски одеты.

— Сергей? Давно здесь?

— Недавно...

— Подражаешь раку-отшельнику?

— Я еще не оправился после дороги...

— Куда держишь путь?

— Брожу...

— Бродишь?..

Офицеры рассмеялись.

— Такой, как был!

— Что же ты делаешь?

— Ничего...

— Странно! Пороху вторично не выдумаешь!

Радузев глянул на офицеров и покраснел.

— А когда ж это вас, господа, произвели в подполковники?

Офицеры лукаво улыбнулись.

— Наивный! Кто теперь надевает прежние свои погоны! Немцы приказали надеть, мы и надели. А кто проверит, поручик я или полковник? — сказал розовощекий молодой человек, сын воинского начальника.

— М-да...

— Как думаешь жить дальше? — спросил второй, сын предводителя дворянства.

— Я об этом не думал...

— Влипнешь в историю. Положение, вообще говоря, аховое... Хочешь? — голос сынка воинского начальника притих. — Хочешь... вместе дернем на Дон?

— Зачем?

— Там собираются наши... У Краснова хорошо платят... И вообще у него жизнь неплоха. Наконец, защитишь Россию! Исполнишь свой долг.

«Там ли моя Россия? И там ли мой долг?» — подумал с надрывом.

— Ненавижу это... Политику в первую очередь... Забьюсь в нору и жить буду один...

— Вытащат за усики... Сейчас на земле нет нор! Ловцы такие ходят... Надо, брат, быть у нас или у них. Иного выхода нет.