Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1957 года]

— Закладываю новую базу на Востоке. Между Шорской и Алтайской тайгой. Понял? В глуши. Но, знаешь, где ступила нога советского человека, там уже и нет глуши. Будем строить металлургический завод. Другим товарищам поручено открывать рудники, шахты севернее и южнее. Построим новые города. Пересечем землю железными и шоссейными дорогами. Поднимем край. Разбудим вековечную таежную тишину. Понял? В Сибири при царизме не было промышленности! Трудно представить? Трудно. Но факт! Теперь будет. И это сделаем мы, советские люди.

Журба вдруг опечалился.

— Ты чего?

— Тебе строить, а мне, видно, на станции с тремя чахлыми фонариками прозябать...

— Не вздыхай. Конечно, люди нужны всюду, как воздух. И не просто люди — по счету, по фамилиям. Свои люди нужны. Проверенные. Теперь понимаешь, почему искал тебя? Заберу с собой. Как смотришь на предложение?

— С тобой — куда хочешь!

Гребенников обнял друга. У Николая была тонкая талия, перетянутая кавказским в наборе ремешком, и широкая сильная грудь.

— А ты вот какой! — сказал Гребенников, залюбовавшись. — Кучерявый, золотистый. И глаза, как у девицы. И губы... Откуда они у тебя такие? Прежде я что-то за тобой красоты не замечал. Хоть на конкурс!

Журба рассмеялся. Обнажились ровные белые зубы; только три боковых были из золота.

— С тобой, Петр, пойду, куда пожелаешь.

— Иного ответа не ждал.

— Отпустят ли, вот только? У нас, знаешь...

— Это возьму на себя.

Позвонили.

Николай снял трубку. По отдельным репликам Гребенников понял, что говорили о нем.

— Значит, в порядке?

— Как видишь. Вещички получишь у дежурного.

Пришла смена.

— Пойдем, поспишь, отдохнешь, а тем временем и поезд прибудет с востока.

Они вышли. Начинался рассвет, зашумели верхушки деревьев, было свежо и росно.

— Кто твое прямое начальство? — спросил Гребенников поеживаясь.

Николай ответил.

— Ладно, поговорю с Куйбышевым. Значит, по рукам?

— Только бы отпустили.

— Можешь представить: постановление СТО о проектировании таежного завода состоялось еще в двадцать седьмом году! Новое решение ВСНХ было в конце прошлого года. А на деле — ничего. Приехал — ахнул. Не произвели никаких серьезных гидрогеологических исследований, не выбрали площадку под завод. Спорят — в центре и на местах, где завод ставить: на угле или на руде? Спорят и о типе завода, о мощности, о чем хочешь. А воз и ныне там... Вижу — дело не пойдет, ломать надо сверху донизу. Решил доложить Валериану Владимировичу. Человек я новый, а новому виднее.

Оставив позади себя вокзал, Журба и Гребенников вышли на дорогу в поселок. Солнце уже золотило крыши, седые от мельчайших капелек росы.

— До чего хорошо, что отыскал тебя! — сказал радостно Гребенников. — После гражданской разбросало нас по белу свету. Ты вот в Сибири очутился, я долгое время работал в Донбассе по металлургии. Лазарь — в Москве.

— В Москве? Кем он там?

— Встретился с ним на конференции. О чем только ни поговорили, чего только ни вспомнили. Было много и смешного, и горького... Как его любил мой старик! Ты себе представить не можешь. Кажется, он любил Лазарьку больше, нежели нас, своих детей. Я ведь с ним также лет восемь не виделся.

— Да, выросли люди. И старше стали не только годами, а так, всем своим укладом. Как республика наша, — заметил Журба.

— Но самое интересное, Николаша, это то, что большинство за парты село, едва только окончилась гражданская. Борода — во! А карандаш в руку, тетрадочки там разные, конспекты, записки... И умно. Скажу тебе, до каких пор ходить на поводу у буржуазных спецов? Раз партия сделала тебя директором или управляющим, то и понимать должен сам, как руководитель, как специалист. Хватит с нас шахтинского дела! Я тоже посидел за партой, учился в горном, на заводах поработал — на Украине и на Урале. Раз партия начала большое строительство, его не выполнишь руками буржуазных спецов да разных иностранных консультантов.

— Это верно.

— Наши вот налицо, — продолжал Гребенников, — а отщепенцы да сверхумники подались кто куда. Играют в «большую политику»!

Гребенникова передернуло.

— Прибыли. Заходи, Петр, — сказал Журба, останавливаясь перед деревянными старыми воротами.

— Женат?

— Бобыль.

— Ну и чудак! Самый настоящий чудак. Двадцать восемь лет. Эх, ты... Давно пора детей качать в зыбке. Коммунисты должны иметь большую семью. Таково мое мнение. Большую, ладную семью. На меня не смотри: помяла жизнь бока, крепенько помяла, и семьей не довелось обзавестись.

Дома Николай поджарил горку тонко наструганной картошки, выпили чаю, и Гребенников лег на жесткую постель, испытывая ту особую душевную взволнованность, которая все чаще посещала его. Николай, не переставая, курил трубочку, посасывая ее так, будто за щекой держал леденец.

Сколько воспоминаний и ему принесла встреча... Что восемь или десять лет? После такой войны, как гражданская, после испытания пулями, смертью нескоро человек может забыть минувшее.

Солнце уже бесцеремонно хозяйничало в холостяцкой квартире, по это мало смущало обоих: занятые собою и друг другом, они находились во власти прошлого, в котором тесно связала их судьба.

А знаешь, мне частенько мерещится та проклятая ночь в Одессе... — сказал Гребенников, сняв очки и устремив задумчивый взор на Журбу.

Николай повел синими глазами и сел на краю постели.

— Мерещится и мне... Кто же нас вызволил из беды? Неужто ничего не узнали?

Гребенников пожал плечами.

— Темная ночь. Столько лет прошло — и хоть бы что: будто под лед.

Стало тихо, так тихо, что они услышали и тиканье часов, и шорох между бревен избы: зашевелился жучок.

...Это случилось в последние дни белогвардейской Одессы.

Журба шел на явочную квартиру. Шестым чувством, известным только подпольщикам, почувствовал, что кто-то идет по пятам. Завернул в первую попавшуюся подворотню и побежал в глубь двора, увидев кирпичную уборную.

Контрразведчики обошли двор, заглянули в сарай. Они собрались было уходить, как вдруг кто-то толкнул дверь, за которой притаился Журба. Дверь не поддалась. Контрразведчик свистнул. Николай вынул револьвер, спрятал в щель, засунул туда пиджак и спокойно откинул крюк.

— Ты кто? — Его схватили за руки.

— А что?

— Документы!

— А без документов в уборную нельзя?

— Где живешь?

— В шестой квартире...

— Кто такой?

— Рабочий с конфетной фабрики Крахмальникова.

Николая повели к дворнику.

И тут раскрылось...

— Обманывать?

Офицер ударил его по лицу. Николай, рассвирепев, кинулся на офицера и, отбившись от наскочившего юнкера, бросился к выходу. Юнкер выстрелил ему в спину, но промахнулся: пуля прострелила мышцу руки. На выстрел подоспела подмога, на Николая навалились, кто-то ударил его сзади прикладом по ногам, и он упал, потащив за собой нападающих. Его скрутили.