Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Да здравствует великая, непобедимая партия Ленина — Сталина!

Да здравствует победа коммунизма!»

В глубокой, торжественной тишине Черепанов, Гребенников, Журба и Женя Столярова понесли мемориальную доску вниз, на дно котлована, и уложили ее в ящик. Затем Гребенников приказал заливать бетоном фундамент. Наполнили первую бадью. Крановщик медленно поднял бадью повыше, чтоб ее видели все собравшиеся на митинг рабочие и инженеры. Она висела на тонком тросе, расцвеченная солнцем, в хрустально-чистом воздухе и чуть подрагивала, словно живая.

Так же медленно крановщик опустил ее вниз. Бетон лег на мемориальную доску. Народ запел «Интернационал»...

О закладке доменной печи составили акт, послали телеграммы правительству и в наркомат. Настроение у всех было приподнятое. Гребенников приказал отделу рабочего снабжения отметить этот праздничный день лучшим обедом. В красных уголках и в клубе провели беседы, выступила художественная самодеятельность.

После окончания фундамента огнеупорщики приступили к кладке лещади. Жизнь домны зачалась.

И вдруг телеграмма: перенести цеховые сооружения с одного конца площадки на другой, пересчитать фундаменты печей, сменить материалы конструкций. И угроза отдать под суд за самоуправство.

— Ничего не понимаю! — признался Журба. — Кто мог подсунуть заму на подпись такую бумажку? Ведь он занимается химией!

Гребенников молчал.

— Надо поехать в Москву, к Серго! — сказал Журба. — Покажешь телеграмму. Доложишь сам, минуя посредников, что успели мы сделать и что нам нужно. Но... неужели эта телеграмма — только недоразумение?

Гребенников спрятал ее к себе в бумажник.

— Не будем пока говорить об этом никому. А в общем, как тебе нравится: перенести цехи! Пересчитать фундаменты! Очухались, а? За проволочку под суд не отдают, а вот за инициативу — пожалуйста! Нет, этот номер не пройдет!

Зима близилась, требовалось сделать до холода возможно больше.

Гребенников чувствовал обострившуюся ненависть ко всем этим оппозиционерам, отщепенцам, готовым на любую подлость, и испытывал жгучую злость, всегда появлявшуюся в нем, когда натыкался на препятствия, устранить которые своими силами не мог.

Вскоре ударили морозы, однако строительство продолжалось в том же все возраставшем темпе. Уже выложили лещадь доменной печи, клепали кожух шахты, строили мартен, прокатный цех. В работе даже ощущался вызов, словно люди еще раз хотели сказать, что вот, несмотря ни на какие препятствия, они строят и будут строить дальше, строить при любых условиях, и покажут всему миру, зачем и для чего начат великий поход за индустриализацию.

После тягостного раздумья Гребенников, однако, решил, чтоб не подвергать людей и строительство риску (ни у кого не было опыта стройки при пятидесятиградусных морозах), несколько сократить бетонные работы. Большую часть людей он перебросил на строительство соцгорода, чтобы уже весной рабочих и инженеров переселить из временных бараков в красивые, благоустроенные дома.

После этого он уехал в Москву.

Ветер гуляет по крыше, гудит жесть, вся в морозных звездочках, словно оцинкованная. Коснись голой рукой, не оторвешь: тотчас прилипнет прочно, будто клеем прихваченная. На ребятах меховые рукавицы, полушубки, валенки, меховые шапки с длинными хвостами. Только и видно, что красные носы да глаза, опушенные кружевом инея. От дыхания на груди у каждого отросла предлинная седая борода...

— Артисты!.. — кричит Яша Яковкин кровельщикам соседнего дома. — Скоро перед нами лапками кверху?

— Жильцы! Не больно носы дерите! Как бы мы по ним не настукали! — отвечает Петр Старцев.

С крыш обоих зданий открывается на много километров вокруг тайга. Видно, как просеки разрезали ее на квадраты.

На проспекте Сталина уже поднялись первые дома: бригада Яши Яковкина заканчивает кровельные работы главного корпуса рабочего городка; на стройке их называют поэтому «жильцами»... Петр Старцев строит клуб; его ребят зовут «артистами».

Между «артистами» и «жильцами» идет азартное соревнование. Их перебросили с площадки завода сюда, на строительство соцгорода, после того как ударили морозы, прервавшие работу в доменном цехе.

Напротив клуба и жилого дома заканчивается стекление и внутренняя отделка огромного корпуса учебного комбината. Здесь, на стройке комбината, работают коренные «гражданцы», — хватко, напористо, без шуток и прибауток. «Промышленники» же любят покрасоваться. Порой с жилого дома и клуба летят к зданию учебного комбината прибаутки. Сейчас на отделочных работах стоит бригада Тани Щукиной.

В соцгороде ее хорошо знают. Курносенькая, большегубая, в веснушках, она чем-то по-женски мила, и к ней липнут ребята, как осы к меду.

— Вам бы в монастырь, девчата! — кричит Петр Старцев.

— Уж больно тихи! — поддерживает его Яша Яковкин.

— Шумят пустые бочки! — кричит с лесов Таня, бригадир девичьей бригады.

Раздается дружный девичий смех. Таня идет к шахтному подъемнику. Она в желтом тулупчике. Одета, как парни, только по движениям, да походке, да еще по чему-то неуловимому видно, что это женщина.

поет Яша Яковкин, но морозный ветер резко обрывает пение. Яша кашляет громко, не в силах остановиться.

— Подавился! — кричит Щукина, и по голосу слышно, что она довольна.

Яша продолжает кашлять, согнувшись низко и прикрывая рот теплым мехом только что вывернутой рукавицы. Сквозь кружево оснеженных ресниц проступают слезинки. Они тотчас исчезают на морозе. Лицо Яши становится от натуги багровым.

— Будто стакан спирту хватил... — сквозь силу выдавливает он из себя фразу и снова с азартом начинает стучать молотком по листу кровельного железа. Ловко, как настоящий кровельщик, он загибает край, делает «замок» и вместе с ребятами подгоняет лист к соседнему.

В морозном воздухе слышится звонкое перестукивание.

начинает свое Яша.

— Брось, Яшка! Смени пластинку!

Ей становится смешно от своих же слов, и она прыскает.

— Принимай, Татьяна! — кричат снизу.

— Давай, давай! Чего разоряешься? — грубо отвечает она, перегибаясь вниз.

Электромотор включен. Слышно приятное гудение. В узкой шахте, напоминающей лифт, ползет ящик. Все выше и выше. В нем — известь. Ее быстро выгружают и в ведерках уносят внутрь помещения. Там в чугунных печках весело пылает огонь. Зимой особенно приятно смотреть на пламя. Печки розовые и как бы просвечиваются насквозь. Из синих труб, пропущенных через окна, цедится редкий дым.

— Хорошо им! А вот на крыше поработай... на ветру... в тридцатиградусный мороз! — жалуется Сенька Филин, парнишка с маленькими, как пуговки, глазками. Он недавно приехал из Симферополя.