Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Борис принял известие молча. То, что Надежда предпочла ему Журбу, его не оскорбило, но он не мог простить ей запоздалого признания, поставившего, как ему казалось, всю их давнюю дружбу под сомнение.

— Что ж, делай, как хочешь, — сказал он, избегая ее взгляда.

После внешне спокойного объяснения Борис на некоторое время замкнулся от всех. Но доменный цех не настолько был велик, чтобы люди в нем не встречались. Наконец само производство требовало совместной работы. Когда объявили борьбу за скоростное строительство экспериментальной домны и всех вспомогательных агрегатов цеха, Борис и Надя виделись ежедневно по нескольку раз. Правда, говорили они только о деле. С Журбою Волощук также встречался ежедневно. Положение Бориса облегчалось тем, что Журба не знал об отношениях Волощука и Нади. Борис, кроме того, был втайне благодарен Наде за то, что она, несмотря на постоянные настойчивые уговоры Николая, не переходила к нему жить и оставалась с Женей Столяровой в одной комнате, в доме молодых специалистов.

Виделись Надя и Николай наедине редко. Надя по целым дням не покидала цеха, а Николай занят был партийной работой, соревнованием, бытом коллектива, всей производственной жизнью на площадке. Часто его вызывали в краевой центр, много времени уходило на доклады, совещания.

Когда Надежда пришла в парткомитет, Николай попросил ее обождать.

«Здесь я для него только член партии...» — И защемило на душе, хотя она понимала, что у Николая могли быть дела, о которых он не считал возможным говорить с другими в ее присутствии.

Пока Журба беседовал с секретарем парторганизации коксового цеха Сусловым, бесцветным, нудным человеком, — Надя несколько раз встречала его в парткабинете и слышала на собраниях, — она взяла со стола газету, но что-то мешало читать, и она дважды поймала себя на том, что прочитанные фразы прошли мимо сознания.

— Как хорошо, что ты пришла! — сказал Николай, когда Суслов ушел.

Обняв, он провел ее к дивану. Они сели.

— У меня дело, Николай...

Он посмотрел укоризненно.

— Я не видел тебя три дня... Дальше так нельзя. Почему ты не хочешь перейти ко мне? Неужели тебе не хочется быть вместе?

Надя положила руку Николая к себе на колени и, согнувшись, прижалась лицом. Ему видны были ее волосы, по-мальчишески причесанные, загорелая, немного полная шея. Он поцеловал ее в ложбинку, прикрытую прозрачной прядью волос.

— Разве мы будем чаще и дольше видеть друг друга, если я перейду к тебе?

— Чаще. Наконец я буду знать, что могу застать тебя дома и что этим домом будет у нас один общий дом: твой и мой. А построим комбинат, получим отпуск, уедем в дальнюю тайгу. Я покажу тебе места! Какие места! Высокогорное озеро. Альпийские луга! Сколько цветов там!

— Хорошо, Коля, — сказала она деловитым тоном, и ему показалось, что Надя, несмотря ни на что, холодна. — Пока помоги нам вот в чем.

И она рассказала о нуждах участка, о своем столкновении с Роликовым.

— Я не верю ему. Он мешает уже одним тем, что холоден. В нашем деле холодный человек нетерпим.

— Согласен целиком, — сказал Николай. — Но нам нужно таких людей перевоспитывать.

— Горбатого могила исправит! — перебила его Надя.

— Не думаю. Во всяком случае это говорит о том, что ты недостаточно веришь в воспитательную силу нашего коллектива.

— Но люди перевоспитываются годами. У нас сейчас нет лишнего времени. Нам дорог каждый час. У нас много своих трудностей! — горячилась Надя.

— Спорить, Надюша, не о чем. Каупер надо передать комсомольцам. Это правильное решение. А с Роликовым я поговорю особо. Он хороший специалист. А от косности, боязни всего нового мы его, в конце концов, излечим.

— Итак, ты обещаешь сделать, о чем прошу, Коля? Каупер нужно отдать комсомольцам. Мы возьмем его перед всем строительством и отстроим к сроку. За это я отвечаю.

Надя собралась уходить, но Николай удержал ее. Он заговорил о себе, о своем одиночестве...

Надя покраснела. Она увидела усталое лицо своего друга, запавшие черные глаза; на гимнастерке нехватало пуговиц, сквозь прорванный рукав виднелась нечистая рубаха.

Она вздохнула. Он взял ее за руки и сильно пожал их.

— Немного позже я перееду. Дай только привыкнуть к мысли, что я твоя жена...

— Ты хорошая, Надя... И я счастлив! Ты даже не представляешь, как я счастлив...

Узнав о столкновении инженера Коханец с начальником доменного цеха, Гребенников вызвал Роликова к себе.

Роликов вошел в кабинет с невозмутимым видом и, не ожидая приглашения, сел в широкое кресло, стоявшее возле стола. Инженеру было лет сорок восемь; подвижной, беспокойный, он казался значительно моложе. Несколько секунд смотрел он молча на Гребенникова, причем смотрел не в глаза, а на ухо или висок.

— Послушайте, что у вас там происходит? — спросил глухим голосом Гребенников, раздраженный видом и поведением Роликова.

Вопрос вывел начальника цеха из деланного равнодушия.

— Происходят у нас, Петр Александрович, безобразия! Самые настоящие безобразия. И, извините, покровительствуете этому вы!

Гребенникова взорвало:

— Безобразия? Каким безобразиям я покровительствую? Вы отвечаете за свои слова? И что за тон? — Кровь прилила к обмороженному лицу Гребенникова, оно стало малиновым.

Роликов не смутился.

— Говорю, безобразия у нас в цехе творятся, и вы, товарищ начальник, покровительствуете. У меня достаточно фактов. И мне нечего бояться говорить правду.

— Факты? Какие факты? Да говорите же, черт вас побери! — гремел Гребенников, не в силах сдержаться, как это бывает с людьми, которые редко выходят из себя.

— Факты имею, я вам их доложу. Стройка — это не игра в песочек. И я не хочу отправляться в Соловки!

— Слушаю вас, товарищ Роликов, — сказал как мог спокойнее Гребенников. — Говорите же наконец! — он встал из-за стола и больше не садился.

— Вы доверяете больше мальчишкам и девчонкам, нежели мне, старому инженеру. И это обидно! Обидно! — сказал дрожащим голосом Роликов.

— Ошибаетесь.

— Нет, не ошибаюсь. Как можно поручить строительство такого сложного агрегата, как каупер, комсомольцам, которые понятия не имеют, что такое каупер? Они совершенно не знакомы с марками огнеупора. Они такой выложат каупер, что потом сам дьявол не разберется! Вы отвечать за развал каупера не будете. И Бунчужный не будет. Вы с меня спросите. И правительственная комиссия спросит: как это, мол, на ваших глазах нарушали технологию, а вы не сигнализировали? С меня спросите. Так позвольте же мне делать так, чтобы я ответить мог. И не только перед судом государственным, но и перед своей совестью старого инженера.

— Говорите конкретно: в чем нарушается технология кладки? Что вас не удовлетворяет? Конкретно!