Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

— К добру! К добру! И я, кроме тебя, никого не вижу.

Во все эти последние дни обед приносили прямо к кауперу. Сережка Шутихин любил после обеда сесть у кирпичей и, свесив по-птичьи голову, копаться щепкой в земле.

— Золото ищешь? — спрашивали товарищи.

Сережка в ответ гримасничал.

— Скоро делать будет нечего: все рекорды перебьем!

— Не бойся, на твой век хватит! — отвечал Ванюшков.

— Полюбилось мне наше строительство, — говорил Гуреев Фросе. — Немного поработаю, попривыкну, а потом поступлю в вечернюю рабочую школу. Я иной раз думаю, что вот, если б не приехал сюда, все это прошло бы мимо меня, и ничего бы я не знал.

— Правильно говоришь, дружок. Ох, и со мной такое, только сама понять не могу и рассказать трудно.

Она говорила каким-то неестественным голосом, рассудительная, серьезная, а глаза были на Ванюшкове; где он, что делает, с кем говорит? Она не скрывала от других свое отношение к нему.

После обеда стали, как обычно, на работу. Шутихин, размечтавшись, продолжал лежать на кирпичах.

— Эй, малый, не зевай! Работать пора! — крикнул Ванюшков.

Шутихин продолжал лежать. Тогда Гуреев поднялся на леса и отвернул кран от водопровода. В воздухе блеснуло серебром, струйка описала дугу, и сочные капли разбрызгались на стеганке Шутихина.

— Дождик! — крикнул, не разобрав, в чем дело, Сережка.

Раздался смех... Каупер и тот, казалось, готов был запрыгать на четвереньках.

— Нет, ты не видела номера... — сказал Ванюшков Жене, когда она пришла в цех. — Ох, была картинка!..

— В чем дело?

— Спроси Шутихина...

Ванюшков смеялся заливчато, перегнувшись пополам, со слезинками в глазах, как смеются весьма не смешливые люди, если их довести до крайности. Лицо его при этом сморщилось, покраснело и было похоже на ребячье.

— Обливаться водой! Точно маленькие! Стыдились бы! — пробирала Женя ребят, хотя сама с удовольствием приняла бы участие в подобной проделке.

В конце смены все кирпичи лежали на месте. И во второй раз Ванюшков шел по площадке с красным знаменем, шел на один шаг впереди, а за ним — члены бригады, и на душе у всех было такое чувство, словно взобрались они на высоту, с которой видны стали всему великому Советскому Союзу. Комсомольцы почувствовали, что после такой победы они уже не имеют права отступить, сдать темпы. Работать должны еще лучше, быть впереди во всем — и на производстве и в быту.

Над Доской почета вспыхнула Звезда Победы. И свет ее увидели не только на площадке Тайгастроя.

После отъезда Бунчужного в тайгу вся работа научно-исследовательского института металлов легла на Лазаря Бляхера, являвшегося заместителем директора по научной части и членом партийного бюро.

В институте всегда было много работы, горячей, беспокойной, теперь стало еще больше, когда занялись рядом новых проблем.

Еще при Федоре Федоровиче составили план работ, тщательно продумали его, обсудили. Требовалось пополнить институт научными сотрудниками, приобрести, а частично самим сконструировать ряд агрегатов, установок, приборов, связаться с некоторыми ближними и дальними заводами, получить наряды на сырье.

Лазарь чувствовал себя на гребне волны и, сохраняя внешнее спокойствие, волновался за успех дела. Федора Федоровича не было; он привык к профессору, высоко ценил его знания, богатейший опыт. Сейчас все требовалось решать самому.

Он понимал опасения Федора Федоровича, утверждавшего, что неудачи в самом начале нового дела могут вызвать нежелательную реакцию и поставить под сомнение всю дальнейшую работу. Бунчужный поэтому предлагал не «шуметь» до некоторого времени о новых задачах, вести исследования в стенах института своими средствами и наличным составом сотрудников, и только после получения первых обнадеживающих результатов вынести все, как он говорил, на народ.

Лазарь считал, что такая келейная работа не мобилизует, не поднимет людей, все примет кустарный характер, принизит значение проблем и лишит коллектив самого главного — широкого общественного мнения, ответственности.

В конце концов Федор Федорович сдался.

— Не тяжело ли только вам тут без меня будет? Скажете — заварил, мол, старик кашу, а сам в кусты?

— Конечно, тяжело, — соглашался Лазарь, — но другого выхода нет.

— Смотрите! Не забывайте и про честь нашего института.

Но все же не отсюда пошло расхождение ученика с учителем. Главное заключалось в другом, лежащем значительно глубже.

Работа над титано-магнетитами натолкнула Лазаря на мысль, о которой он не сразу рассказал Бунчужному. Особая подготовка руд к плавке, порядок шихтования и дозировка компонентов, ведение доменного процесса на горячем дутье — все это, оцененное Лазарем по-своему, открывало небывалую перспективу дальнейшего развития металлургии.

Лазарь сделал вывод: а не является ли анахронизмом вообще доменный процесс, как звено в металлургическом цикле? Что если б отказаться от этого дорогостоящего звена?

Когда Лазарь поделился своими соображениями с Бунчужным, профессор сказал:

— В принципе считаю ваши мысли абсолютно правильными. Вероятно, таким путем и пойдет развиваться металлургия завтрашнего дня. Но сегодня... Мне трудно реально представить, чтобы уже сегодня, при моей жизни, можно было погасить все домны, сдать их в музей, навесить на них таблички, как на экспонаты прошлого...

В этой последней фразе Лазарь почувствовал боль: «Жаль расстаться с печами... Ему тяжело видеть погашенные домны... Все, чему отдал жизнь...»

— Но ведь это — психология, Федор Федорович, а не металлургия! — воскликнул горячо Лазарь.

Бунчужный отмолчался.

Перед самым уже отъездом Федор Федорович, наконец, сказал:

— Говорите, погашенные домны — психология? А разве психология — не фактор? Можем ли мы снять ее со счетов?

— Так-то, так...

— Да я не против, господи, боже мой! Экспериментируйте! Работайте! Ищите! И, честное слово, народ с благодарностью пожмет вам руки за это чудесное завоевание мысли. Разве я не понимаю?.. Но стране нашей, товарищ зять, металл нужен сегодня! И в таких количествах, которые ни одна ваша новая установка на первых порах не даст... И я остаюсь до конца дней своих с домнами... Мы далеко еще не все взяли от них. А вы шагайте дальше. Вы — молоды. Кому итти вперед, как не вам! И шаг у вас, товарищи, легкий!..

И вот... Профессор был там, за четыре тысячи километров, он — здесь. Каждый решал свою задачу. Свою — и в то же время общую. И одинаково у обоих тревожилось сердце: «Как там у них?» — думал Бунчужный. «Как там у старика?» — думал Лазарь.

Работа с титано-магнетитами научила спокойно встречать многочисленные трудности и неудачи. Лазарь знал, что их будет в его новой работе немало. Но следовало все же так повести дело, чтобы их было меньше, чтобы способ получения железо-ванадиевых концентратов и новые работы института над исключением доменного процесса из металлургического цикла вообще были бы хозяйственно оправданы, экономны и не потребовали чрезмерных затрат, которые свели бы на нет все преимущества.