Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

И Лизе это было хорошо понятно. Ведь и он, ее Лазарь, вместе с лучшими людьми боролся за то, что составляло цель жизни народа. Его личная жизнь не катилась по проторенной дорожке. Она шла через преграды, которые остановили бы мелкого человека, смирили, обессилили его, но ничего не могли сделать с такими, как он.

И она представляла себе, по рассказам Лазаря, его детство, юность, всю его жизнь, как если б росла с ним.

Однажды в конце рабочего дня Лазарю доложили, что его желает видеть один гражданин.

— Кто такой! По линии кадров?

— Говорит, вы его знаете. Фамилии не называет.

— Пусть зайдет.

Окна кабинета выходили на запад, в комнате было много света, но когда на пороге появился этот человек, Лазарю показалось, что в кабинете опустились шторы. Он даже глянул на окна.

Лазарь тотчас узнал его, хотя у посетителя было странное серое лицо, будто он только что приехал откуда-то в телеге и сильно запылился. Это серое запыленное лицо резко контрастировало с белоснежным воротничком и новешеньким костюмом. Плоской формы голова его неустойчиво держалась на длинной шее, напоминающей цветоножку.

— Радузев! Сережка!

Лазарь встал.

Радузев продолжал стоять у порога.

— Чего ж... Ну, заходите... Садитесь.

Лазарь не знал, говорить ли ему «ты» или «вы».

Посетитель подошел к столу и сел в кресло. Долгое время никто не решался начать беседу.

— Рассказывай! Какими судьбами? Давно в Москве?

— Я пришел продлить нашу беседу, — тихо сказал Радузев.

— Какую беседу?

— Пришел принять ваше предложение.

— Какое предложение?

— То, что ты сделал мне в конце декабря семнадцатого года...

— Очень странно. Не помню что-то.

— Ты сказал, что я могу пригодиться. Что не каждого взял бы к себе.

— Все это так, но... Сколько это мы не виделись с тобой, а? С конца семнадцатого?

— Почти...

— Много воды утекло с тех пор...

— А мне кажется, что ни одной капли.

Лазарь насмешливо улыбнулся.

— И вообще... Сам понимаешь, в такой институт, как наш, с улицы не берут!

— С улицы? — Радузева передернуло. Голова его качнулась и некоторое время не могла притти в равновесие.

— Так... Ну, расскажи хоть, где был эти годы, что делал.

— Много рассказывать. Но если хочешь, так нечего рассказывать.

— Все-таки?

— Тосковал... думал... работал...

— Работал? Где?

— Всюду.

— Точнее?

— В Донбассе. И на Урале, в Березниках.

— Что ты в Москве делаешь?

— Только приехал.

— Зачем? Но ты какой-то странный... А? — сказал Лазарь, внимательно присматриваясь.

Радузев усмехнулся.

— И прежде ты разговорчивей был! — наступал Лазарь.

Они помолчали.

— Какая у нас с тобой все-таки различная судьба... Я вот недавно повстречал Гребенникова. Впрочем, ты его не знаешь. Мой старший товарищ и друг. Вспомнили прошлое. Тысяча девятьсот пятый год... Гражданскую войну. Белую Одессу... С ним у меня одна жизнь. А вот с тобой... Кажется, и начинали вместе, и занимались у одного репетитора... и готовились в реальное училище... И вот пути-дороги пошли врозь... А сейчас ты и я — инженеры. Только я — у себя дома, а ты, — извини, Сережка, — будто приживал...

Радузева покоробило.

— Обижаешься? Обижаться не на кого. Только на самого себя... Вот ты вспомнил ту последнюю встречу — семнадцатого года. Я тогда верил, что тебя можно спасти. Пошел бы с нами и не петлял по стране, как затравленный заяц...

— Ты напрасно считаешь меня потерянным и затравленным!

— Да?..

— Против народа я не шел. Войну ненавидел и ненавижу. Не воевал ни с белыми, ни с красными, — сказал Радузев, уставившись глазами в пол.

— Знаешь, Сергей, после той расправы в Грушках вскоре мы заняли город. Мою мать растерзал бандит Чаммер... Старик мой пять дней висел на перекладине...

Лазарь сжал рукою виски.

— Моего ведь тоже... в колодец... — тихо сказал Радузев.

— Я занялся расследованием злодеяний Чаммера. Немцы расстреляли тогда шестьдесят ни в чем не повинных людей. Разузнал все. Как выявилось, ты также имел к этому кое-какое отношение. Я разговаривал с Иваном Беспалько...

Радузев отшатнулся.

— Клянусь святым богом!

— Святым? А кто ходил к коменданту? Я ходил?

— Вызвали, — пошел.

— Сидел, говорят, часа два! Как же: задушевная беседа двух офицеров! О чем только вы могли говорить? Думаю, не о цветочках! И не о погоде!

— Ты прав: не о цветочках и не о погоде.

— Ясно! Удивительная осведомленность немецкого коменданта откуда? Только такой старожил, как ты, мог все разболтать. Против логики не попрешь! Тем более, что ты — человек мягкий...

Радузев вспыхнул и грубо выругался, не обращая внимания на то, что его могли услышать в приемной.

— Вот это в твоем характере ново! — сказал Лазарь, нисколько не обидевшись на Сергея. — Послушай, Сережка! Для других ты — человек с темным прошлым, для меня — прозрачен насквозь. Допускаю, даже уверен в том, что за четырнадцать лет ты мог измениться. И изменился. Но в тот год ты был безвольной тряпкой. Дело прошлое: признайся, использовал тебя тогда Чаммер против нас или нет? Говори, вредил нам?

— Душу мою вымотал этот мерзавец, а совесть осталась со мной!

— Постой, ты слишком поспешно ответил. И витиевато. Так о правде не говорят. Если не использовал сразу, то, может, позже? А? Говори! Я ведь был тебе когда-то другом. И ты мне кое-чем обязан. Может быть, даже жизнью своей... Скажи прямо: кто использовал тебя в борьбе против нас? Ты сам знаешь, живем в какое время: и партийная оппозиция работает, и промпартия натворила бед, и борьба продолжается. А ты — самая подходящая фигура для них...

Радузев горько рассмеялся.

— Я — безвольный человек? Подходящая фигура?.. Плохо же ты меня знаешь, хоть и другом назвался...

Через лицо Радузева прошла тень. Он нахмурился, весь как-то съежился, подобрался.

— Откуда ты взял, что я — вредил? Или что я должен вредить? У меня что, на лице написано? Ты что — сторонник теории Чезаре Ломброзо и разделяешь его дикие взгляды? У меня есть свои странности, но я никогда никому не мешал жить так, как он хотел. И переделывать жизнь не собираюсь.

Убедительный тон Радузева не тронул Лазаря.

— А я сомневаюсь. Кстати, ты к промпартии не имел касательства?

— Никакого.

— Или остался в числе нераскрытых?

Радузев оглянулся на шкаф, стоящий в углу кабинета.

— Постой минутку. У тебя тут нет реактивов?

— Каких реактивов?

— Ну — C 2H 5OH?

— Захотелось спирта? Этого не держу.

— Другие держат. Специально для друзей.

— Не держу.

— Так позвони, пожалуйста, в лабораторию, пусть принесут в мензурке кубиков пятьсот.

— Ты с ума сошел!

— Нисколько. Нас двое. В крайнем случае беру на себя четыреста.

— Нет.