Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

— Сергей Владимирович! Пришли...

— Кто?

— С ружьями...

Радузев сел на постели. Потом встал, накинул инженерское пальто и вышел. Игнатий зажег свет.

— Открывай!

Радузев сбросил крюк и повернул ключ. Дверь осталась на цепочке.

— Что вам надо?

— Открывай! — выкрикнули несколько голосов и, прежде чем он успел сбросить цепочку, дверь рванули. Цепочка лопнула.

— Сопротивляться?

Радузева оттеснили в коридор. Стало темно. Запахло знакомым: хлебом, кожей, потом.

— Что вам надо?

Несколько человек прошло в столовую, остальные задержались в коридоре и на веранде.

— Мы от партизанского отряда. Боремся за советскую власть, против панской Центральной рады. Предлагается сдать имеющееся оружие. По революционному закону мы должны произвести обыск.

Говорил низенький плотный солдат, перекрещенный пулеметными лентами. Папаха была велика, сидела низко, он то и дело сбивал ее назад, открывая густые брови. Солдаты разошлись по комнатам.

В столовую вошел старик Радузев в своей длинной ночной рубахе; лицо его исказил страх.

— Оружие я сейчас соберу! — сказал молодой Радузев и вышел.

За ним пошли двое.

Он вынул из стола браунинг, снял со стены охотничье ружье.

— Больше у меня ничего нет.

— Офицер? — строго спросил солдат в длинной кавалерийской шинели.

— Офицер. Да, вот еще есть сабля. Надо?

Радузев просунул руку за шкаф и достал шашку с анненским темпляком. Солдаты заглянули за стол, за шкаф, но ничего не тронули. Собрались в столовой.

— За садом? — спросил старик надрывным голосом. — За моим садом? А вы его садили? Смотрели за ним?

Должно быть, слова эти приготовлены были давно. Радузеву стало очень стыдно за отца.

— Папа... прошу тебя... Не надо...

— Он садил сад. Ты слышишь?.. — усмехнулся солдат в широкой папахе.

— Мой сад! Мой! Не отдам!

— Папа! Как не стыдно!..

— Да что с ним разговаривать! Больше оружия нет?

— Нет, — сказал Радузев. — Это все.

— А с садом, — сказал солдат в папахе, — вопрос другой. В России давно земельная собственность перешла к трудовому народу. На Украине задержала Центральная рада. Но об этом все равно будет декрет. Кто с совестью, может сейчас передать обществу землю, не дожидаясь.

— Хорошо! — сказал Радузев, почувствовав, как что-то надорвалось у сердца...

И потом уже чаще, днем и ночью, приходили группами и целым отрядом, что-то требовали, искали, и Радузев с холодной пустотой в груди на все соглашался, лишь бы они скорее ушли и лишь бы отец не визжал неприятным голосом, которым возбуждал у всех злость.

— Нет, он доведет нас до беды! — как бы ища сочувствия у Игнатия, сказал ему Радузев после одного посещения дома группою озлобленных солдат. — И зачем я сюда приехал?

В Престольном настойчиво ходили слухи, что крестьяне поднялись против Центральной рады. В соседних уездах горели имения...

В конце декабря, утром, раздался орудийный выстрел. За ним вскоре последовал второй; потом началась частая стрельба. По дороге на запад отступали войска Центральной рады. Знакомые шрапнельные облачка разбросались в небе и долго не таяли. Трещала ружейная стрельба, противным присвистом прошивали пули воздух. Отряды рассыпались по лугу общества Троянд, на пригорке Грушек и возле кузницы.

И вдруг на улицах Престольного появилась Красная гвардия...

Застучали пулеметы с двух сторон, полетели снаряды; все поле покрылось черными кустами взрывов.

Войска рады бросились бежать...

«Вот оно... снова... пришло», — подумал Радузев, привычно оседая на землю, когда слишком близко проносился снаряд.

К вечеру город был занят. Установилась советская власть. Стало известно, что образовано украинское советское правительство.

Старик Радузев заметался по комнатам.

— Все пропало! Сад! Мой сад...

— Да ты успокойся. Ну, был сад, — и нет сада. Ничего нет вечного.

Старик остановился и посмотрел, как на сумасшедшего.

— И это говорит мой сын? Офицер? Отказались от Христа! От веры... Сын помогает большевикам грабить отца... Конец света наступает...

«Надо бежать... Бежать... куда глаза глядят, — думал Радузев. — Пусть делают, что хотят. Я не вмешиваюсь...»

Ревком объявил декрет о земле, о восьмичасовом рабочем дне, о национализации банков.

Декабрь все еще стоял по-осеннему ясный, и небо было прозрачно, и голубая дымка обнимала деревья.

Вскоре в усадьбу пришло несколько крестьян.

— Мы, значит, из Троянд. Нам отрезан сад. По декрету власти. Мы за садом пришли, — сказал благообразный старик молодому Радузеву.

— Я знаю...

Посланцы от общества пошли по дорожке к забору. Солдат в шинели военнопленного мягко вышиб обухом топора подпорку. От второй выбитой подпорки забор накренился. Солдат деловито шел дальше. Еще один удар, — и вышиблена третья подпорка. Крякнув на ржавых гвоздях, забор лег. Это была только первая «секция» забора. За первой легла вторая, затем третья. Сад соединился с лугом.

К этому времени прибежал опоздавший старик.

— Опомнитесь! Что вы делаете! Среди бела дня... Караул! Грабят!

Крестьяне остановились. Радузев бросился к отцу. И вдруг, налившись кровью, взвизгнул:

— Замолчать!

Это подействовало. Старик сразу осунулся и стих.

— Отведите его! — сказал кому-то весь бледный Радузев.

— Да разве их отведешь? — с улыбкой ответила девушка.

Но она все-таки взяла старика за руку и как-то смешно потащила за собой, словно бодливую корову.

— И что это за человек! Никакого тебе понятия не имеет! — заметил солдат, выбивавший подпорки, и посмотрел Радузеву в лицо.

И вдруг оба отшатнулись...

Наступила мучительная тишина.

— Офицер! Братцы! Шпиен!..

Несколько человек схватило Радузева за руки.

— Бей его! Бей смертным боем! — крикнул Беспалько, перекосившись от злобы. — Это он утек от меня! Вместе ехали... Офицер!..

Беспалько замахнулся топором, которым только что вышибал подпорки, но дед схватил его за рукав.

— Стой! Разобраться надо!

— Подлюка! Гад! Упрятался под нашу шинель солдатскую! Пленный! Ах ты скотина! А я смотрю: будто рожа знакомая...

И солдат, вырвавшись, размахнулся топором.

«Конец...» — больше не было ни одной мысли.

— Не дам! — закричал дед. — Против закона!

Солдата остановили.

— Не имеешь права! Советская власть пусть разберет!

Солдата отвели в сторону, отобрали топор.

— Ежели и впрямь шпиен, доставим, куда следует. А так нельзя!

Человек пять крестьян отделилось от общества и повело Радузева в город.

«Вот дом. Веранда. Дорога. Кузница...»

Радузев шел среди крестьян и думал, что все это — последнее, с чем он уходит от жизни.

«Но какие тяжелые глаза у Беспалько... И что я ему сделал?»

Радузева доставили в комендатуру. Его опросили. В конце допроса вошел в комнату военный. Радузев тускло посмотрел.