Николай Строковский - Тайгастрой [издание 1950 года]

Когда Журба пришел к костру, группа ела дымящуюся рисовую кашу.

— Изумительная каша! — сказал Абаканов. — Ничего подобного никогда не ел!

— Неважная каша... — сказала Женя. — Один дым...

Кармакчи протянул миску Журбе. Рисовая с фруктами каша показалась Журбе великолепной.

— Великолепная каша!

Все рассмеялись.

— О вкусах, как говорят, не спорят! — ввернул Абаканов.

Пока ели, крупные капли дождя то и дело обрывались с веток и сочно шлепали в миски.

После ужина костер залили водой. Отправились на отдых. Палаток было три — каждая для четырех человек.

— Обувь и мокрые чулки — к ногам, а не под голову! — сказал Абаканов, забравшись в палатку.

Женя звонко рассмеялась. Рассмеялся и Сановай. И Журбе стало смешно. Он снял с себя промокший насквозь френч, пристроил для сушки. Каждый накрылся своим одеялом. Это была первая ночевка в тайге. Дождь не переставал ни на минуту. Абаканов протянул руку и вдруг угодил в лужу.

— Эй, что там?

— Что? Что? — вскочили задремавшие было Женя и Журба.

— Вода!

Журба протянул руку и тоже угодил в лужу.

— Послушайте... Это не вы ли? — спросил он.

Все снова рассмеялись.

— Трогали палатку руками? — спросил Абаканов Женю.

— Трогала. Ну так что?

— Вот и то! Мокрую палатку нельзя трогать. Даст течь. Теперь мокните!

Снова вспыхнуло фиолетовое пламя, и все увидели внутренность палатки, как при вспышке магния: башмаки, лежавшие при входе, одеяла, принявшие форму человеческого тела, головы с всклокоченными волосами.

Забарабанил град.

Журба вытянул руку и подобрал несколько градинок. Они были с голубиное яйцо.

Полог палатки застегнули на деревянные пуговицы, закрыли полотенцем щели. Палатка стояла на скате, и вскоре вода, прорвав какую-то преграду, ринулась вниз. Укрыться было негде, а менять палатку невозможно. Все теснее прижались друг к другу.

Гроза не утихала. Ежеминутно сверкала молния, раскаты грома раздавались вокруг. Казалось, рушилась вселенная и от бедствия не уйти. Но усталость взяла свое: уснули, мокрые, озябшие, под гул канонады.

А в пять утра Василий Федорович уже поднимал людей. Одеяла, одежда, обувь — все было мокрое, холодное, чужое. Журба с трудом натянул на себя сапоги.

— Как после бани! — сказал он.

Выбрались из палатки. Зуб на зуб не попадал. Луг с высокой травой превратился в озеро. Сановай по обыкновению принялся за костер, но в этот раз даже ему не удалось развести огонь. В воздухе продолжала сеяться дождевая пыль. Из глубины тайги наступал молочный туман, густой и плотный. За костер принялся Кармакчи. Сидя на корточках, он дул изо всех сил, будто из кузнечного меха, и вдруг среди едкого сизого дыма где-то в глубине хвороста появился огонек. Василий Федорович дует сильнее — красный, синий от натуги, со слезящимися глазами. Огонек оживляется, дыма все меньше и меньше. Огонь внезапно охватывает внутренность костра; сочно захрустели ветки.

Тем временем каждый отыскивал свою лошадь. С вечера лошадей отпустили на волю, стреножив передние ноги. Мокрые, более темные, чем обычно, все лошади сегодня показались совершенно одинаковыми не только Жене...

Позавтракали остатками вчерашней каши, напились чаю. В путь тронулись под мелкий неутихающий дождь.

— Ну и погодка! — жаловалась Женя. Она чувствовала себя после сна лучше, но все же пульс не падал: 95. «Хоть бы скорее спуститься в долину», — думала она, скрывая свое состояние.

За ночь дождь размыл тропы, местами обнажились толстые корни деревьев, образовались предательские ямы, заполненные грязью. Попади лошадь в такую яму — и нога сломана. В полдень дождь, наконец, утих, погода установилась, хотя солнце не показывалось: его закрывали густые, многослойные тучи, и от этого свет был разреженный, синеватый, как в сумерках.

Вышли в долину.

— Сколько цветов! — воскликнула Женя.

— Единственная женщина в отряде! — сказал, неизвестно к чему, Абаканов и помчался вперед.

Женя соскочила с лошади, нарвала зверобоя, деревея, ромашки, донника, сложила в букет.

— А цветы здесь как у нас. Такие же. Возьмите на память!

Журба взял цветы и засмотрелся на Женю: тоненькая, стройная, в ореоле золотистых кудрей, с решительным, упрямым взглядом; ее можно бы назвать красивой, если бы не шрам. Он пробегал через всю щеку и портил чистое лицо девушки.

«Откуда у нее этот шрам?» — думал Журба.

— Как самочувствие?

— На четверку!

— Почему не на пятерку? И почему бледная такая?

— Не знаю...

Она легко вскочила на лошадь, хлестнула концом повода и помчалась.

Журба подъехал к Василию Федоровичу, который сегодня замыкал группу.

— Как оно, Василий Федорович, доберемся?

Кармакчи улыбнулся:

— Почему не добраться! Доберемся.

Несколько минут ехали молча.

— Ну, рассказывайте, как жили, что делали. Давайте познакомимся получше, — говорит Журба проводнику.

— Какой была у нас жизнь? — переспрашивает он. — Плохая жизнь, товарищ. Долго рассказывать. Да и что говорить, — вам же известно, как алтайцам до советской власти жилось: обижали их все — и баи, и шаманы. Темный народ был...

Вышли на перевал. Открылся убранный цветами луг. Пестрели желтые, как цыплята, потники, фиолетовые сокирки, папоротникообразный страусник, шелковистая пушица, лиловый астрагал.

— Любуетесь? — спросил Абаканов Женю. — Обратите внимание на лес. Здесь можно проследить зоны расселения. Смотрите: внизу хвойный и лиственный, травяной бор: сосна, береза, осина. Выше — светлый бор: ель, лиственница, пихта; это значит — мы на высоте семисот — восьмисот метров. А на самом перевале — кедровник. Значит, высота тысяча и более метров.

— Надо запомнить! — сказала Женя. — Подобное я видела в Заполярье, в Хибиногорске.

Абаканов обломил несколько веток и показал, как отличить пихту от ели, кедр от сосны, как распознать лиственницу.

— Интересно! Знаете, товарищи, я очень рада, что еду, — призналась Женя.

Вот и первый по дороге через тайгу аил. Всех юрт, аланчиков и изб Журба насчитал двадцать. Остановились на отдых. Журба, Женя и Кармакчи пошли осматривать селение. Женя обратила внимание, что юрты были составлены из жердей, сложенных конусом; укрывали их большие листы березовой коры. Вход низкий, как в погреб. Вверху — отверстие для дыма.

Зашли внутрь. Нары. Посредине юрты — место для костра. Нары застланы умело снятой березовой корой. Левая половина юрты — мужская: на колышках — сбруя, оружие. Правая — женская: здесь посуда, продукты, тряпье. Вместо мебели — плашки от бревен.

— В самом деле, — заметила Женя, — такую вот юрту не трудно поставить. При переходе ее не жаль и бросить.

Более «оседлый» вид жилья — аланчики. Это юрта, поставленная на шестигранный сруб, высотой в рост человека. Несколько русских изб стояло в стороне.