Владимир Щербак - Буревестники

…Починкин шёл на батарею, совершенно не думая о том, что в любую минуту может быть задержан: несмотря на поздний час, кругом шныряли патрули, особенно неравнодушные к матросам, да и пропуска на батарею он не знал. Но ему повезло: патрулей он не встретил, а на батарее часовым стоял его давний знакомец Пантелей Сибиряк. С этим широкоплечим высоченным здоровяком, крестьянским сыном с Орловщины, Степан свёл знакомство на солдатской сходке, а потом встречался неоднократно, давал ему для батарейцев листовки.

— А-а, это ты, Степан! — пробасил Сибиряк, разглядев при тусклом свете фонаря знакомое безусое лицо матроса. — А я думаю, что за казютка тут шастает… Здорово!

— Здорово! — Починкин утопил свою руку в лапище артиллериста. — Что это – казютка?

— Ну, леший это по-нашему, по-орловски… Что-то ты поздненько в гости притопал. Или не спится?

— Не до спанья сейчас, Пантелей! Слышал, что в городе творится?

— Пальбу днем слыхали, но толком ничего не знаем… Никого с батареи в город не пущали. А что было-то?

Починкин рассказал о расстреле демонстрации.

— Вот гады-зверюки!.. — взревел Сибиряк, но, оглянувшись на казарму, перешёл на полушёпот. — Неужто даже баб и детишек не пожалели? Ну а вы-то, матросы, чего смотрели? Или без оружия были?

— Много ты навоюешь винтовкой, когда у него пулемёты! А вот вы, пушкари, где были? Братва надеялась, что вы нам поможете… А вы, оказывается, и в ус не дули!..

— Напрасно щуняешь! — укоризненно покачал головой артиллерист. — Кабы мы знали, нешто не подсобили…

— Ну ладно, — примирительно сказал Починкин. — Это я так… Вашей вины здесь меньше всего. Это комитетчики, чёрт их забодай! Но ещё не поздно… Подумайте…

Они выкурили по одной, и Степан ушёл… Пантелей остался стоять на часах, с нетерпением ожидая смены. Рано утром, ещё затемно, сизый от холода, он ввалился в казарму и первым делом растолкал соседа по койке: «Слышь-ко, что в городе творится…» Через полчаса все семьдесят батарейцев знали страшную весть.

А Сибиряк все подливал масла в огонь, рассказывая уже и то, чего не было:

— …Весь гарнизон поднялся, окромя нас. И тогда набольший, из комитету, не знаю кто там, говорит: «Артиллеристы робеют за арестованных вступаться, они, бат, трусы все и шкурники!»

Артиллеристы сокрушённо молчали, жутко чадя махрой и не глядя друг на друга. Кто-то вздохнул:

— Да-а, братцы, осрамились мы перед всем гарнизоном!

— Вот ещё! Мы ж не знали!

— Ну дык теперича знаем!

— А раз знаем – надо бунтовать! Мы тоже не лыком шиты!

— Да што тут говорить! Зачинай восстанию! — фальцетом выкрикнул маленький востроносый солдат пo прозвищу Пенёк, родом из деревни Пеньки, что в Смоленщине.

— Не лотоши, малой! — Сибиряк положил ему на плечо тяжёлую руку. — Как у нас говорят, когда смелем, тогда и домой поедем! Плант надо заиметь, вот что. Я так себе думаю: спервоначала надо забрать у офицеров ключи от погребов. Вежливенько так, антиллегентно сказать: давайте, мол, господа, по-хорошему, не то разнесём вашу фатеру к чёртовой матери! Вот… А ещё надо добыть где-то хотя бы пару пулемётов…

— Да зачем нам пулемёты, когда у нас орудия?! — снова вылез Пенёк.

— Эх, голова твоя садовая, недаром Пенёк! А ну как казачишки прибегут на батарею, чем будешь свою орудию защищать? На кулачках?

— На батарее Купера есть пулемёты, — подал голос молчаливый пожилой фейерверкер Попов.

— Вот гуда и отправимся! — обрадовался Сибиряк.— Со мной пойдут… ты, ты и вы двое. Остальные, значит, к их благородиям за ключами. Попов, будь набольшим, а мы потопали!

На мысе Купера всё обошлось без шума, если не считать короткой потасовки с караулом, возглавляемым «шкурой». Иннокентьевцы взяли со склада три пулемёта и четыре ящика с лентами, «одолжили» у куперовцев снарядную повозку, погрузились и поехали к себе на батарею. Там уже всё было готово: ключи получены, погреба открыты, орудия заряжены. Командира батареи и офицеров Попов, к великому огорчению агрессивного Пенька, отпустил с миром.

— Разворачивай орудия на 180 градусов! — скомандовал Сибиряк, и батарея впервые за свою историю уставилась дулами на город, который призвана защищать. — Ну, с богом, робяты! Первое… холостым… пли!

Орудие громыхнуло, и эхо покатилось по заснеженным сопкам. Потом установилась и долго стояла тишина. В городе всё было спокойно. Возможно, что многие приняли этот выстрел за полуденный выстрел сигнальной пушки.

Батарейцы молча смотрели на Пантелея, спрашивая взглядами: дальше-то что? Он смущённо разглаживал усы. Кто-то неуверенно предложил:

— Может, теперь боевыми?..

— Ты что, сдурел?! По ком это боевыми? По городу, по своим?

— Ну так что дальше-то делать? Скажи!

Сибиряк пожал широченными плечами. В конце концов он простой солдат, наводчик, – не офицер, не командир. Он и сам хотел бы знать, что надо делать дальше. После разговора с матросом он понял, что надо взять батарею в свои руки, и это ему казалось главным. О том, что будет дальше, он просто не думал, считая это делом руководителей, начальников из комитету, как их там… А вообще ему казалось, что как только ихняя Иниокентьевка подаст сигнал; восстанет вся крепость, на улицу выйдут десятки вооружённых отрядов, которые под прикрытием батареи пойдут в атаку, и это будет последний и решительный бой!

Но ничего этого не произошло, и вот он, рядовой Пантелеймон Сибиряк, поднявший батарейцев на восстание, стоит теперь перед товарищами дурак дураком…

— Надо послать кого-то в комитет, пусть скажут, что делать дальше, — предложил фейерверкер Попов, говоривший крайне редко, но всегда толково.

— Вот-вот! — ухватился за предложение Сибиряк.— А заодно и во флотский экипаж, к Починкину, сказать, мол, батарейцы готовы и ждут команды…

В город послали быстрого на ногу Пенька.

Небо набрякло грязно-белыми облаками, низко провисло, а вскоре прохудилось и посыпался мелкий сухой снег; сразу похолодало. Никто из батарейцев, однако, не уходил в казарму, все стояли возле пушек, поглядывая на дорогу, ведущую в город.

— Хлопцы, гля, ктось катит к нам! — раздался вдруг чей-то крик.

— Офицерьё, штук пять!

— Может, наши? Одумались и с нами хотят заодно?

— Эге, дождёшься!

Два экипажа меж тем остановились внизу, у подножия сопки. Офицеры вышли и по тропинке стали подниматься на батарею. Сибиряк вгляделся острым глазом наводчика в офицера, идущего первым, и удивленно пробасил:

— Никак сам Селиванов пожаловал…

Удивляться было чему: всесильный комендант крепости, который не признавал выборных и похвалялся тем, что, в отличие от Казбека, «никогда не будет лебезить перед солдатнёй», сейчас сам шёл к восставшим артиллеристам. Отсутствие конвоя подчёркивало мирные намерения грозного генерала.