Владимир Щербак - Буревестники

Пётр твёрдо решил поселиться отдельно, но его смущало то обстоятельство, что квартирные цены во Владивостоке были непомерно высокими, и даже по определению черносотенной газетки «Дальний Восток» – «беспощадными». Сдаваемый в наём «угол» в частной квартире стоил примерно столько же, сколько зарабатывал в месяц неквалифицированный рабочий, и в частности он, Пётр Воложанин.

«Где взять деньги?» — в который раз задавал он себе сакраментальный вопрос, шагая с работы.

По Светланской нескончаемым потоком катили извозчичьи пролётки, частные коляски, и Пётр, машинально провожая их взглядом, нередко замечал в них знакомых из местного «общества». Его, одетого в чёрное, на вате, полупальто, картуз с башлыком и сапоги, тоже замечали, и одни при этом делали удивлённые глаза, другие – вид, что не узнают. Первые дни и месяцы работы в механической мастерской Пётр стеснялся своего вида, и поэтому не ходил по главной улице, а пробирался домой берегом Золотого Рога и только возле Успенского собора быстро пересекал Светланку и чуть ли не бегом поднимался к себе на Пушкинскую.

Но однажды, когда Воложанин шёл с paботы вместе с Назаренко, Петра окликнули с коляски, проезжавшей мимо. Это была Катрин, дочь барона Остен-Сакена, на журфикс к которой его как-то затащил приятель. Пётр неловко поклонился и покраснел. Александр Корнеевич глянул на него с усмешкой.

— Что, стыдитесь своего пролетарского вида?

Пётр промолчал.

— Напрасно. Пусть стыдится тот, кто не работает, а ест.

Вскоре после этого Пётр, то ли памятуя высказывание наставника, то ли просто повзрослев, перестал стесняться и не обращал внимания на удивлённые, насмешливые или сочувственные взгляды знакомых барышень и приятелей по гимназии и, не опуская глаз, спокойно и уверенно шёл тяжёлой походкой рабочего человека.

«Где взять денег! — вновь подумал он. — Не просить же у матери!»

Своими заботами он поделился с Васяткой. Тот изумлённо уставился на друга.

— А чо, из дома выгнали?

— Почему выгнали? Сам ухожу.

— Спятил? — деловито поинтересовался Васятка.

— Сам ты…— огрызнулся Воложанин.— Лучше посоветуй, где достать денег.

— Где достать денег – сам хотел бы узнать! А насчёт хаты – могу помочь. Уборщицу из конторы – Настьку Любезнову знаешь? Давеча говорила, что комнату сдавать хотит…

— Хочет, — машинально поправил Пётр.— А сколько она брать будет?

— Ты – свой. И потом, мой друг, — важно ответил Васятка. — С тебя много не возьмёт. Айда в контору, я тебя с ней сведу…

— Пошли. А чего это она решила жильцов пустить?

Васятка yжe привык к частым наивным вопросам своего нового товарища – человека безусловно хорошего, но абсолютно не знающего жизни, поэтому снисходительно посмотрел на него и молча посучил большим и указательным пальцами – деньги, мол. А когда они уже подошли к конторе, счёл все-таки нужным пояснить:

— У Настьки на руках два мальца, а мужик в тюряге. А жалованье у уборщицы, сам знаешь…

— А за что…

— Тс-с! Вот она…

Настя мыла полы в коридоре. Подол длинной, грубого холста, юбки был подоткнут, рукава старушечьей кофты серого цвета закатаны, из-под застиранного светленького платочка свисали длинные пряди чёрных волос.

— Настька! Мы к тебе, — окликнул её Васятка.

Женщина выпрямилась, торопливо одёрнула подол. Тыльной стороной ладони отвела волосы от лица, вглядываясь в юношей – высокого, нескладного, с журавлиной шеей Васятку и незнакомого парня, коренастого, крепкого, смугло-скуластого, черноволосого. А Пётр смотрел на неё. Настина внешность была своеобразной: лицо у неё какое-то детское, чистое, с большими глазами и маленьким ртом, а фигура – зрелой женщины, и носила она это полное тело, как чужое, ходила несколько боком и имела при этом какой-то виноватый вид, словно просила прошения за такое несоответствие, а когда разговаривала, редко поднимала глаза.

— Насчёт хаты мы, — объявил Васятка и подтолкнул слегка Петра. — Вот для него. Это Петя Воложанин, работает со мной в станочной.

Настя молчала, глядя вниз и теребя край кофты.

— Ну, чо молчишь? Берёшь человека?

— Я не знаю… И с мужем надо посоветоваться…

— Чего там советоваться? Ты ж сама мне говорила, что будете сдавать комнату!..

— Мы ещё не решили…

— Что ты пристал к человеку! — вмешался в разговор Пётр, который чувствовал себя неловко. — Вы не обращайте внимания на него… Я и в другом месте могу…

— Ну как хочете! — осерчал Васятка. — Морочат голову…

— Хотите, — опять машинально поправил его Пётр.

Настя робко подняла на него глаза.

— Я сегодня передачу понесу мужу, узнаю… А завтра вам скажу. Хорошо?

Назавтра, когда Пётр зашёл в контору, Настя, увидев его, улыбнулась краешком губ и тихо сказала:

— Мы живём на 3-й Рабочей, через дом от пивной…

В тот же день, улучив момент, когда ни матери, ни брата дома не было, Пётр собрал свои вещи, поместившиеся небольшом чемоданчике, взял пачку книг, перехваченных по-гимназически ремешком, тепло простился с горничной Лукерьей, которая даже всплакнула, и отправился в неблизкий путь на 3-ю Рабочую.

Дом Любезновых нашёл быстро, так как увидел во дворе Настю. Она снимала с веревки застывшее на морозе, негнущееся белье. Встретила его, по обыкновению, приветливо-смущённо. Смутился и он. Неловко потоптались.

— Милости просим, Пётр Михайлович, — сказала она наконец. И откуда узнала отчество?

— Ну какой я Михайлович! — запротестовал он. — Давайте я вам помогу…

— Что вы! Я сама… Проходите в дом. Только не пугайтесь: у нас беспорядок.

Эта фраза, впрочем, была данью традиции: в доме было тщательно прибрано, но чистота и порядок не могли скрыть откровенной бедности: домотканые дорожки, многочисленные салфетки, вышитые крестиками, настенный коврик рыночной работы, роза в кадке и клетка с желто-чёрным кенаром – словом, всё, что должно было свидетельствовать о достатке в доме, лишь подчеркивало бедность, и семь мраморных слоников на комоде, уткнувшихся друг другу в зад, чувствуется по всему, не принесли сюда, вопреки надеждам, счастья…

Настя ввела Пётра в маленькую светёлку. Здесь стояла узенькая железная кровать, небольшой столик и старенькая бамбуковая этажерка. Больше здесь поставить ничего не удалось бы, и вдвоём в комнатке было тесно, поэтому, пропустив юношу вперед, Настя осталась на пороге, тихо вымолвив:

— Вот…

— Отличная комната! — бодро сказал Пётр.

— Вы смеётесь надо мной…

— Что вы! — испугался он. — И не думал даже! Мне в самом деле очень здесь нравится. — И, как бы в подтверждение своих слов, в знак того, что остаётся здесь, поставил свои книги на этажерку.

— Правда?

— Конечно. Ну, тесновато немного, зато, как говорится, в тесноте, да не в обиде. Так?