Владимир Щербак - Буревестники

— Человек, только что выступавший перед вами, мой родной брат. Как брата я его люблю, а как идейного противника не могу даже уважать. Что предлагает он и его единомышленники? Отказаться от борьбы, бросить на произвол наших товарищей! Это предательство, другого слова, извини, Петя, я не могу найти, и социалисты-революционеры на него не пойдут! Да здравствует вооружённое восстание! — закончив, Григорий не сел рядом с Петром, а демонстративно отошёл к стене.

— Послушаем, что скажут представители частей и кораблей, — предложила Надя, хотя по возбуждённым лицам солдат и матросов, по их репликам нетрудно было догадаться, на чьей они стороне. Тем не менее, они вставали и говорили, неумело и нескладно, путаясь в мыслях и словах, но искренне и убеждённо, и Ковальчук, поняв их настроение, с болью подумал, что предотвратить восстание, видимо, не удастся.

Разглаживая толстые пшеничные усы, заговорил степенный и рассудительный унтер-офицер Первак, представитель Сибирского флотского экипажа.

— Вот тут товарищ говорил, что восстание плохо подготовлено. Что ж, может, оно и так. Но ведь терпение у братвы кончилось. Сегодня минёров к стенке поставят, а завтра наш будет черёд. Доколе же нам ещё терпеть?..

«Доколе!» — невесело усмехнулся Ефим, вспомнив Гришу. Как его сейчас не хватает! Вот был агитатор, не чета ему, Ковальчуку. Провал военной организации большевиков, которой руководил Гриша Доколе, привел к усилению влияния эсеров в гарнизоне, и вот плоды…

Воспользовавшись паузой, установившейся после выступления Первака, Александр сказал:

— Итак, большинство за вооружённое восстание. Оно состоится 21 октября. Начало – во время литургии в честь восшествия царя на престол. План действий таков. Части, назначенные на парад…

— Полундра! Фараоны! — рявкнул от дверей татуированный дозорный в тельняшке и в «здравствуй и прощай» и тут же исчез. Кое-кто вскочил, многие словно в шоке продолжали сидеть. В столовую ввалились жандармы в синих мундирах и круглых чёрных шапках. Столпившись у входа и наставив во все стороны револьверы, они настороженно зыркали глазами по сторонам. Раздвинув их, вошёл высокий господин в чёрном.

«Сиротин!» — узнали братья Воложанины. Ротмистр Петров – это был он, – не скрывая насмешки, сказал:

— Собрание закрываю. Все арестованы. Оружие, у кого есть, – сюда! Ни у кого нет? Отлично!

Его медленный взгляд обошёл всех, задержался на Григории и Петре и упёрся в Надю.

— Выходить по одному. Даму, как положено, пропустим первой.

Надя, ненавидяще глядя на Петрова, направилась к выходу. Александр двинулся следом.

— Я сказал: по одному!

Белокурый гигант нехотя замедлил шаги, а когда Надя скрылась за дверью, поспешил за ней. Потянулись к выходу и другие. Каждого на пороге жандармы обыскивали.

Внезапно на улице послышались полицейские свистки, крики, сперва громкие, а потом удаляющиеся. В столовую вбежал рыжеусый запыхавшийся вахмистр; привстав на цыпочки, он шепнул что-то на ухо Петрову. У того дёрнулось лицо, запрыгали желваки. Потом, указав глазами на братьев Воложаниных, стоявших рядом, процедил сквозь зубы короткую фразу и поспешно вышел.

Участников собрания продолжали выводить во двор, где строили в колонну по четыре. Братья Воложанины, Ковальчук и Починкин, вышедшие в числе последних, оказались в замыкающей шеренге.

— А где товарищ Надя? — оглядевшись, спросил шёпотом Григорий стоящего впереди матроса.— А товарищ Александр?..

— Их, видать, как начальство, повезли в карете. В тюремной, — хмуро отозвался матрос.

— Разговорчики! — выкрикнул низкорослый рыжеусый вахмистр. — А ну шагом марш! Левое плечо – вперёд!

Колонна, втянувшись в подворотню, вышла на Корейскую и, пройдя немного, свернула направо – на Семёновскую. Слева тянулась Миллионка с распахнутыми, одинаково для всех гостеприимными ворогами. Покосившись на них, Степан Починкин толкнул Ковальчука, тот едва заметно кивнул и шепнул Петру: «Приготовься!»

Как раз в этот момент колонне преградил дорогу ломовой извозчик, силящийся завернуть лошадь во двор лесопильного завода Клаксона. Угол поворота был слишком острым, телега, груженная бревнами, – тяжела, и лошадь, перебирая передними ногами, выворачиваясь из хомута, тщетно напрягала силы. Колонна замедлила шаг, конвоиры стали переругиваться с извозчиком. Было самое время испытать судьбу.

— Бежим!

И четверо рванули через дорогу к спасительной подворотне.

Во дворе на циновке сидел древний кореец, который, казалось, спал, прикрыв глаза тёмными тяжёлыми веками, но как только следом за беглецами на Миллионку ворвались пятеро жандармов, старик, всё так же не открывая глаз, запрокинул голову и издал гортанное: «Э-эй-о-а!» И тотчас по лестницам и галереям забегали какие-то люди, захлопали двери и через минуту-две всё стихло.

Жандармы видели, что беглецы разделились: братья Воложанины кинулись направо, а Ковальчук с Починкиным – налево, но почему-то побежали все пятеро налево. Лязгая подкованными сапогами и ножнами шашек по металлическим ступеням лестницы, они взбирались на второй этаж. А Степан и Ефим были уже наверху, в конце галереи. Здесь они остановились в растерянности: куда бежать, дальше глухой тупик. Из приоткрывшейся двери, выходящей на галерею, выскользнул обнажённый по пояс кореец неопределённого возраста. С одного взгляда оценив ситуацию – жандармы уже поднялись на галерею, – он схватил Починкина за руку, шепнув:

— Ходи сюда! Тохо тихо!

На глазах у изумлённых жандармов трое метнулись к стене, первый ударился об неё, и все исчезли, словно растворились в воздухе! Ещё долго потом жандармы щупали каменную кладку стены, остервенело ударялись об неё плечами и со стороны очень напоминали сумасшедших или перебравших марафету завсегдатаев Миллионки.

Вестовой Серёгин просунул набриалиненную голову в кубрик и позвал:

— Рублёв! Ванька! На выход!

— Ну что тебе? — сердито отозвался Иван, нехотя отрываясь от книжки, не желая даже на минуту расставаться с удивительным человеком по фамилии Рахметов. — Кому я там понадобился? «Дракону», что ли?

— Кабы «дракону»! Мамзель какая-то тебя кличет. Губки – м-мэх! – Серёгин смачно чмокнул свою грязную щепоть. — Познакомишь?

— Пошёл вон, кобель! — буркнул Рублёв, одеваясь.

Кто же это мог быть? Товарищ Надя? Неужели что-то стряслось?

Он поднялся на палубу. На причале стояла Аннушка. Рублёв сбежал по трапу. Девушка, раскрасневшаяся от холода, а может, от смущения (с борта миноносца, перегнувшись через леера, на неё пялились матросы), быстро подошла к Ивану, как бы спрятавшись за него от нескромных взглядов. Она была взволнованна, её голубые глаза блестели от подступивших, но пока сдерживаемых слез. Едва она уткнулась в широкую грудь матроса, прямо в полосатый треугольник тельника, как более не тормозимые чувства нашли свой исход в горячей солёной влаге, которую Иван ощутил на своих губах.